«Свобода или смерть» повесть. Автор Леонид Филатов

…Толик шел бесконечными лестницами и коридорами, которым казалось никогда не будет конца. Точнее его вели. Не под конвоем, разумеется, – сопровождающий был в штатском, – но всё равно вели, и это повергало Толика в состояние тоскливой прострации. Изнутри «грозная» контора выглядела довольно безобидно и вполне могла бы сойти за какое-нибудь министерство или главк, если бы не этот безмолвный сопровождающий с индифферентным лицом и не эти металлические сетки в лестничных пролетах…

…Доброжелательный следователь вот уже час водил отупевшего Толика по кругу одних и тех же вопросов, от которых свербило в желудке и раскалывалась голова…

– Скажите, а кому принадлежит идея выпустить самиздатовский журнал «За проволокой»?..

– Вы обещали задавать такие вопросы, на которые я мог бы ответить односложно – «да» или «нет»!..

– Хорошо, я поставлю вопрос иначе. Инициатором этого издания был Евпатий Воронцов?

– Не знаю…

– Глупо. Вы не можете не знать. Вы же были одним из авторов журнала. Итак, Евпатий Воронцов?..

– Ну, допустим…

– Такой ответ может иметь широкое толкование. Давайте конкретнее. Да или нет?..

– Ну, да…

– Значит, Евпатий Воронцов. А кто ещё входил в состав редколлегии?..

– Я же предупредил, развернутых показаний я давать не буду!..

– Вы ведь, кажется, отказник?.. Три года пытаетесь выехать за рубеж на постоянное место жительства?..

– Ну и что?..

– Ничего. Просто личное любопытство. Итак, вы не желаете назвать имена членов редколлегии?..

– Не желаю!..

– Тогда я сам назову. А вы только засвидетельствуете – ошибаюсь я или нет. Аглая Воронцова?..

– Н-нет…

– Подумайте как следует. Ложные показания могут обернуться против вас. Я же веду протокол. Итак, Аглая Воронцова?..

– Ну, предположим…

– Ваши предположения меня не интересуют. Мне нужен исчерпывающий ответ. Принимала ли Аглая Воронцова участие в создании журнала?..

– Ну, да…

– Игорь Федоренко?..

– Да…

– Лариса Федоренко?..

– Да… Расплылось и исчезло лицо следователя… Обмякла и обесформилась комната… Стушевался заоконный пейзаж… Толик снова шел бесконечными коридорами в сопровождении анонимного паренька с незапоминающимся лицом. Он не слышал хлопанья дверей, треска пишущих машинок, не слышал даже стука собственных каблуков. Все шумы исчезли. В гулких коридорах метался только его собственный голос, искаженный до неузнаваемости, точно записанный на магнитофонную пленку и размноженный тысячью динамиков: «Да… Да… Да… Да… Да…» Титр: «СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ» …Толик влетел в квартиру встревоженный и расхристанный; воротник плаща заправлен внутрь, конец шарфа волочится по полу… Из кухни выглянули две пожилые соседки – Эмма Григорьевна и Зинаида Михайловна. Молодая соседка Нина, разговаривавшая в коридоре по телефону, вжалась в стену. Не обращая внимания на любопытствующих, Толик стремительно проскочил к себе в комнату… Тётя Вера, конечно же, была дома. Толик знал, как она провела эти шесть мучительных часов в ожидании его возвращения – бесцельно слонялась из угла в угол и смолила одну папиросу за другой: в огромной пепельнице топорщилась целая гора окурков…

– Теть Вер!.. – Толик беспорядочно метался по комнате, по нескольку раз заглядывая в одни и те же места. – Где у нас чемодан?.. Ну, этот здоровый, рыжий?.. Мне нужно срочно вывезти все мои бумаги!..

Чемодан обнаружился на гардеробе. Толик стащил его вниз, вывалил прямо на пол все его тряпичные внутренности и стал сгружать в чемодан рукописи и перепечатки, грудами валявшиеся на письменном столе.

– Толик! – не выдержала тётя Вера. – Может, всё-таки расскажешь, что там было?.. Я же весь день на валокардине!.. С тобой беседовали?..

– Беседовали, беседовали… – Толик продолжал лихорадочно заполнять чемодан бумагами. – Некогда рассказывать!.. Каждую минуту могут приехать с обыском!..

– Что за чушь? – сейчас тётя Вера являла собой образец рассудительности и спокойствия. – Сначала вызывать на допрос, а потом устраивать обыск?.. Обычно бывает наоборот!..

– Ну откуда тебе знать, как обычно бывает?.. – Толик раздражался всё больше – переполненный чемодан не желал застегиваться. – Как будто ты полжизни провела в подполье!.. Твоя девичья фамилия не Засулич?..

– Я руководствуюсь элементарной логикой! – с достоинством ответила тётя Вера. – Если бы они хотели застать тебя врасплох, они бы тебя никуда не вызывали… Наконец чемодан защелкнулся. Толик пристально посмотрел на него и вдруг кинулся к окну. Двор был пуст. Только на площадке, покрытой жухлой травой, древний старичок выгуливал пуделя…

– Ч-чёрт! – хрипло выдохнул Толик. – А если за мной слежка?.. Они же сцапают меня у подъезда!.. Нет, это надо спрятать где-то в доме…

– На чердаке! – твердо сказала тётя Вера. – Там, говорят, сыро и грязно. И воняет дерьмом. Нужно быть очень большим романтиком своей профессии, чтобы проводить обыск на нашем чердаке!.. В дверь аккуратно постучали, в комнату заглянула Эмма Григорьевна.

– Толечка! – Эмма Григорьевна смотрела на Толика преданными глазами. – Иван Васильевич просится в туалет. Вы не могли бы его проводить?.. Коля сегодня в дневную, так что вы у нас единственный мужчина…

…За долгие годы, прожитые в этой коммуналке, Толик отлично усвоил, что означает «проводить Ивана Васильевича в туалет». Это значило – взвалить грузного старика на себя и переть его до самого унитаза – у мужа Эммы Григорьевны вот уже несколько лет были парализованы ноги…

– Держите меня за шею, Иван Васильевич!.. – Толик расстегнул на старике ремень, спустил с него брюки и наконец водрузил его на унитаз. – Так, главное дело мы сделали… Ну, а нюансы – это уж вы сами… Выполнив эту милосердную, но малоприятную процедуру, Толик прикрыл за Иваном Васильевичем дверь и повернулся к Эмме Григорьевне.

– Эмма Григорьевна!.. Пять минут Иван Васильевич поразвлекает себя сам, а я на это время отлучусь, если позволите…

– Толечка, но вы уж обязательно… – заныла Эмма Григорьевна. – Сама-то я его не дотащу… Так что уж, пожалуйста…

– Не волнуйтесь, Эмма Григорьевна! – успокоил её Толик. – Одна нога там, другая – здесь. Поспею как раз к самому финалу!..

Поднять чемодан на чердак вручную оказалось не таким уж простым делом. Промучившись минут пять, обозленный и раскрасневшийся Толик вспомнил наконец о веревке. Всё-таки тётя Вера дает иногда вполне здравые советы… На чердаке было сыро и неуютно… Под ногами хлюпало. В затхлом мраке что-то ворочалось и сопело… Кошки?.. Откуда здесь кошки?.. Тогда, может быть, привидения?.. Толик вздохнул и принялся за работу. Он уже успел поднять чемодан примерно до середины чердачной лесенки, когда внизу, на площадке, негромко щелкнул дверной замок. Чемодан грузно шлепнулся на пол, Толик мгновенно подобрал веревку. На лестничной площадке целовались двое. В паузах мужчина, басовитый, как шмель, гудел что-то нежное на ухо своей подруге, та отвечала ему задыхающимся раскаленным шепотом. Из-за полупритворенной двери доносились музыка, хохот, громкие выкрики – шел апофеоз семейного праздника. Толик сидел на чердаке и молча переживал. Ну, спустились бы на этаж ниже, зачем им под самой дверью-то?.. Наконец то, чего он так опасался, случилось – двое целующихся заметили чемодан… Через несколько секунд на лестничную площадку вывалилась вся вечеринка. Кто-то позвонил в дверь к соседям напротив. На площадке стало совсем темно. Чемодан валялся в центре толпы, беспомощный, как раненый кабан, не имеющий сил удрать от глумливых охотников. Разговоры шли в неприятном для Толика направлении…

– А что вы думаете?.. Очень может быть!.. В соседнем подъезде композитора обокрали. Причем среди бела дня!..

– Они сейчас шуруют в открытую!.. Под видом сантехников или электриков!..

– Нет, но зачем они приперли чемодан сюда, на верхний этаж?.. Приперли и бросили?!.

– Может, их кто-нибудь спугнул?.. С чемоданом-то удирать несподручно!.. Или хотели спрятать на чердаке?.. Два десятка любопытных физиономий обратились к черному квадрату чердачного люка. Толик беззвучно прянул в темноту. Теперь он не видел говорящих, а только слышал их голоса, но это никак не прибавляло ему спокойствия…

– А может, они на чердаке спрятались?.. Пережидают, пока мы уйдём? Мужчины, вы бы слазили, проверили!..

– Не надо, Сережа!.. Ещё чего!.. А вдруг их там человек десять!.. Да ещё вооруженные!..

– А может, это и не воры вовсе!.. Может, наоборот чего подкинули?.. Труп какой-нибудь или бомбу!..

– Ты уж скажешь!.. Ну всё равно надо позвонить в милицию!.. Люб, отзвони в местное… По 02 не дозвонишься!.. Толику стало дурно. Он на секунду представил себе, что будет, если сюда и впрямь нагрянет милиция. Чёрт, как ни противно, а придется обнаруживаться!..

– Минуточку, товарищи! – Толик с проворством молодой белки пролетел по всем лестничным перекладинам. – Нет никаких причин для беспокойства!.. Это мой чемодан!.. Я живу на восьмом этаже!.. Шестьдесят четвертая квартира!..

Он попытался улыбнуться широкой и, как ему казалось, самой обезоруживающей из своих улыбок. Улыбка получилась мучительной и фальшивой. Так улыбались иностранные шпионы в отечественных детективах пятидесятых годов, когда их припирала к стенке доблестная советская разведка.

– Понимаете… Затеял вот ремонт на даче… Ну, и собрал на чердаке всякий хлам… Пакля, доски, железки… Там ведь у нас чего только нет… И всё валяется без пользы… Так что извините, что напугал!..

Толик рывком оторвал от пола свой неподъемный чемодан и, забыв про лифт, стал спускаться по лестнице. Далеко уйти ему не удалось – закон подлости сработал вторично. Шаркнув о стену, чемодан открылся, – и всё оставшееся пространство лестницы заполонила шуршащая бумажная лава. Жильцы молча наблюдали, как по лестничным ступенькам сползали последние запоздалые листки… Никто не пытался комментировать происходящее… Толик с ненавистью взглянул на собравшихся и принялся запихивать бумаги обратно в чемодан…

…Эмма Григорьевна ждала Толика у входа в квартиру. Спекшееся личико её не выразило ни малейшего удивления, когда она увидела Толика почему-то спускающимся сверху, да ещё с гигантским чемоданом, но Толик понял, что этот парадокс никак не прошел мимо её внимания.

Караулит, неприязненно подумал Толик. Господи, ну что за страна такая!.. Ни у кого никакой личной жизни, каждый стремится заполнить свою пустоту жизнью соседа!.. Всем до всех есть дело, и возникает иллюзия единения…

– Толечка, слава Богу!.. – заканючила Эмма Григорьевна. – А то я уже начала беспокоиться… Мы же с Иваном Васильевичем без вас, как без рук…

И снова Толик тащил на себе Ивана Васильевича – на сей раз из туалета в комнату. Тот обнимал его за шею и вертел головой по сторонам, как избалованный ребенок, привыкший к тому, что с ним обязаны возиться, и не обращающий на опекунов никакого внимания…

– Громадное вам спасибо, Толечка! – суетилась сзади Эмма Григорьевна. – Вы позволите обратиться к вам ещё раз, если понадобится?.. А то у Ивана Васильевича понос… Уж и не знаю, чего он такого съел…

– Разумеется, Эмма Григорьевна!.. – рассеянно отвечал Толик. – Какие проблемы!.. Всегда к вашим услугам!..

– Мы ведь не сильно обременяем вас, правда?.. – Эмме Григорьевне не терпелось узаконить свои претензии на будущее. – В конце концов, вы человек умственного труда. Физические упражнения вам только на пользу!..

– Это правда! – не успев отдышаться, Толик снова вцепился в чемодан. – Я вам даже благодарен. Если бы у Ивана Васильевича не случился понос, мне бы грозила полная атрофия мышц!..

– Не получилось!.. Толик впихнул чемодан в комнату и, не снимая плаща, рухнул на кровать. – Там, наверху, какая-то свадьба или проводы… Все выперлись на площадку и стали пялиться на чемодан… В общем, сорвалось!..

– Толик, а может, ничего страшного, а?.. – тётя Вера начала очередной сеанс своей наивной психотерапии. – Пусть всё идёт, как идёт… Ну, будет обыск… Насколько я понимаю, в твоих произведениях нет ничего такого… криминального, что ли…

– А откуда тебе это известно? – язвительно поинтересовался Толик. – Ты уже второй месяц мусолишь мой рассказ и всё никак не можешь его дочитать!.. А вдруг я новый Радищев?..

– Ну, ты же знаешь… – тётя Вера благоразумно отошла на оборонительные позиции. – У меня постоянное давление… Я не могу помногу читать… Глаза очень устают…

– А читать по ночам марксистские брошюры, – взвился Толик, – у тебя глаза не устают?.. Хочешь, я тебе скажу, что лежит у тебя под подушкой?.. Сказать?..

– «Антидюринг»… – конфузливо ответила тётя Вера. – Не забывай, что я всю жизнь проработала на кафедре марксизма-ленинизма. Это мой рабочий материал!..

– Но ты понимаешь… – Толик задыхался от сарказма. – Ты понимаешь, что человек, читающий по ночам Энгельса, подлежит срочной психиатрической экспертизе?.. Это же аномалия!..

– Толик! – голос тёти Веры заметно окреп. – Ты сам всегда говорил, что человек свободен. Почему же тебе хочется, чтобы все думали так, как ты!.. Ты веришь в одно, а я – в другое!..

– Это-то и ужасно!.. – закричал Толик. – Мы с тобой антиподы!.. Да какого кошмара мы дожили, если родная тетка – мой политический антипод!..

…В телефонной будке Толик лихорадочно шарил по карманам, выгребая из них последнюю мелочь. Аппарат прилежно сглатывал монеты. По ту сторону провода напряженно молчали.

«Алё! – надрывался в трубку Толик. – Кто это, Игорь или Лариса?.. Алё, вы меня слышите?.. Ответьте же что-нибудь!.. Это Толик Парамонов!..»

Опять молчание. Слишком живое и выразительное для того, чтобы быть технической неисправностью. Толик беззвучно матерился, швырял трубку на рычаг и снова принимался искать очередную двушку.

«Алё! – орал он через секунду. – Это Борис?.. А можно попросить Бориса?.. Скажите Анатолий Парамонов!.. Ах, его нет!.. А когда он будет?..»

Выдержав внушительную паузу, трубка ответила частыми гудками. Оставалась последняя двушка. Толик аккуратно вложил её в прорезь аппарата и осторожно набрал номер.

«Алё!.. Добрый день!.. Будьте любезны, Евпатия или Аглаю!.. Они на даче?.. А с кем я говорю?.. Соседка?.. Да нет, просто скажите, что звонил Парамонов!..»

Двушки кончились. Можно было бы, конечно, разменять пятаки, да что в этом толку!.. Толик оглянулся по сторонам. За мутным стеклом телефонной будки размыто, как на экране неисправного телевизора, двигалась безразличная толпа со смазанными лицами, текли ленивые потоки машин. Обычный тухлый московский пейзаж. Ничего такого, что могло бы смутить глаз или ухо. И всё-таки Толик сжался от мгновенного и острого чувства опасности. Чувство это не покидало его весь последний день, но именно сейчас обострилось до предела. И вроде бы этот тип в польском плаще и с полиэтиленовой авоськой ничем не отличался от остальных мужичков, вяло топтавшихся у табачного киоска, но волчья интуиция Толика безошибочно выхватила из тысячи других прохожих именно этого невзрачного типа – слишком безразличный взгляд, слишком настороженный профиль. Следят, сволочи!..

Толик ещё с полминуты оставался в будке, делая вид, что набирает очередной номер, – ему хотелось как следует запомнить внешность человека с авоськой, – а затем стремительно выскочил на улицу и ринулся в толпу…

…Он то замедлял шаг, то снова набирал скорость. Мало-помалу погоня начинала его забавлять. Спину покалывали мурашки, холодные и острые, как пузырьки в газировке, но Толик знал, что это не страх. Это было то весёлое, дерзкое и куражливое состояние души, которое запомнилось ему ещё со школьных времен, когда «замоскворецкие» ходили на «марьинорощинских».

Человек в польском плаще продолжал двигаться за ним, держа руку с авоськой чуть на отлете, точно в ней находилось нечто такое, что всякую секунду может взорваться…

…В троллейбусе они снова оказались рядом. При близком рассмотрении преследователь и впрямь оказался совсем бесцветным: блеклые глаза, рыжие реснички. Ну что ж, всё правильно, они дело знают, таким и должен быть профессиональный филер.

Толик подобрался к преследователю совсем близко – пусть знает, козел, что я его рассекретил! – и принялся настырно сверлить его зрачками. Тот рассеянно отстранился, исподлобья взглянул на Толика, по лицу его скользнула тень не то удивления, не то смущения, не то досады – Толик победительно отфиксировал последнее! – и опять бездумно воззрился на бегущий за окном городской пейзаж…

…Толик выскочил из троллейбуса где-то в районе Кропоткинской. Некоторое время он шел, не оглядываясь, наконец не выдержал и обернулся. Тип с авоськой, ничуть не скрываясь, следовал за ним.

В далёкой диссидентской юности Толику попался в руки какой-то роман из жизни народовольцев. Революционеров Толик не любил, книжка ему активно не понравилась, но кое-какие полезные сведения он оттуда всё-таки выудил. Ну, например, способы обнаружения слежки.

Сделав ещё несколько шагов, он внезапно свернул в переулок и юркнул в дворовую арку. Двор был тупиковым. Толик прилично знал этот район – неподалеку находилась музыкальная школа, где он проучился целых два года.

…«Хвост» появился через несколько минут. Толик схватил его за лацканы плаща, рванул на себя и тут же прижал к стене. «Хвост» смотрел на него испуганными линялыми глазками и не делал никаких попыток освободиться.

– Вот что, боец невидимого фронта!.. – Толика прямо распирало от собственной отваги. – Передай своим соколам, что я их не боюсь! У вас есть всё – тюрьмы, лагеря, доносчики, а я вас не боюсь, понял?!.

Толик ещё раз тряхнул преследователя за плечи, словно желая убедиться, дошел ли до него смысл сказанного. Раздался странный звук – что-то хрустнуло и чавкнуло одновременно. Толик отшатнулся. На земле валялась полиэтиленовая авоська, полная разбитых яиц. Яичная лава неторопливо текла по толиковым башмакам…

– Лида!.. – высоким голосом закричал «хвост». – Вызови милицию!.. Или позвони соседям!.. На меня какой-то придурок напал!.. Он меня аж от Никитских ворот пасёт!..

Толик оглянулся. В окнах замелькали люди. Какая-то женщина истошно закричала. В подъезде захлопали двери. Кто-то невидимый, грохоча каблуками, уже сбегал по лестнице.

– Простите меня!.. – задушенно сказал Толик. – Это недоразумение… Я просто обознался… Вот десять рублей… К сожалению, у меня с собой больше нет… Это вам за яйца…

…Толик уже целую минуту барабанил в металлическую дверь. Как ни странно, именно перед этой дверью он стал понемногу успокаиваться. Здесь ему откроют, не могут не открыть. Просто мастерская находится далеко отсюда, в самой глубине подвала, – пока услышат стук, пока поднимутся по лестнице…

Наконец послышались шаги, заскрежетала отодвигаемая щеколда. На пороге стояла Аглая. Толик привычно потянулся для поцелуя, Аглая резко отстранилась. Это было отступление от традиции. Впрочем, для Толика это была уже не первая неприятная неожиданность за последние сутки. Внизу, перед самым входом в мастерскую, Толик предпринял ещё одну вялую попытку обнять Аглаю, но та была настороже и успела перехватить его руку:

– Не надо, Толик!.. Евпатий дома… Да вообще не надо… Скучно всё это… Скучно и противно… Извини. Да, привычный толиков мир рушился на глазах. Что они, честное слово, с ума посходили, что ли?.. Неужели они всерьез допускают, что он, Толик, может стать предателем?.. Бородатый Евпатий в черном свитере, перепачканном краской, размашисто лупил кистью по холсту. Он не обернулся на вошедшего, но по его мгновенно напрягшейся спине Толик понял, что его приход не остался незамеченным. В центре мастерской громоздился уродливый пандус, грубо задекорированный то ли под холм, то ли под лужайку. На пандусе, склонившись друг к другу, сидели две голых девицы в васильковых веночках.

– Здрасьте, прелестницы!.. – приподнято поздоровался Толик. – Вы сегодня кто?.. Наяды?.. Дриады?.. Сирены?.. Хотя какая разница?.. Всё равно под кистью маэстро вы превратитесь в винегрет!..

– Это наши соседки! – предупредительно объяснила Аглая, – студентки из Армавира. Таня и Оля. Они иногда позируют Евпатию. Не бесплатно, разумеется. Толик подошел к Евпатию, подал ему руку, тот пожал её, не отрывая глаз от холста. Да, ошибки быть не может. Кто-то им сообщил. Но что, собственно, могли сообщить, что? Что Толика вызывали? Но это ещё не повод подозревать его чёрт-те в чем!..

– Не так страшен чёрт, как его Малевич!.. – Толик коротко хохотнул. – Ну, скажи, старый похабник, на кой тебе обнажённая натура?.. То же самое ты мог бы нарисовать, глядя в потолок. Или в телевизор.

– Девочки! – Евпатий бросил кисть в ведерко с растворителем. – Я думаю, на сегодня мы закончили. Насчет завтра договоримся отдельно. Аглая Ивановна вас предупредит. Девицы неспешно напялили халаты, попрощались с Евпатием и Аглаей и, не удостоив Толика даже взглядом, чинно двинулись к выходу.

– Вот чёрт!.. – Толик никак не мог слезть с ернического тона. – Они ведь и вправду чувствуют себя жрицами искусства!.. Жаль не поинтересовался, как они умудряются сохранить в себе столько достоинства, будучи без трусов?..

– Ты сегодня слишком агрессивен, – бесцветным голосом сказала Аглая. – – И очень плоско шутишь. Обычно ты остроумнее. Что-нибудь произошло?..

– Это я вас должен спросить, что произошло! – Толик пошел ва-банк. – Я целый день не могу ни до кого дозвониться. А про вас мне сказали, что вы на даче. Как это понять?..

– Видимо, кто-то пошутил, – пожал плечами Евпатий. – Мы никуда не уезжали. Аглая, правда, отлучалась на рынок. А я, как видишь, весь день работаю…

– Толик! – решилась наконец Аглая. – Это хорошо, что ты пришел. Давай поставим точки над «i». Тебя ведь вызывали, правда?

– Правда, – чистосердечно ответил Толик. – Я и не скрываю. Я потому и звонил, что хотел вас предупредить. Но вы все разбежались по щелям, как тараканы…

– А ты знаешь, – неожиданно перебил его Евпатий, – что у Игоря с Ларисой, у Борьки и у нас были обыски?.. Сразу после того, как тебя вызывали?..

– Ты с ума сошёл?.. – напрягся Толик. – Я-то тут при чем?.. Значит, кто-то навел!.. У них контора работает будь здоров!..

– Не нервничай, Толик! – устало сказала Аглая. – Тут все нервные. Просто раз уж ты здесь, хочется понять, что же всё-таки происходит…

– Да они всё знали! – закричал Толик. – Они даже знали, откуда у нас ксерокс!.. Но я не сказал им ни единого слова, клянусь!..

– Ты только кивал, – тихо произнес Евпатий. – Они спрашивали, а ты говорил: да или нет. Ну, тогда, разумеется, ты ни в чем не виноват!..

– Но есть же элементарный здравый смысл! – взорвался Толик. – Если тебе показывают на небо и говорят: оно синее, не так ли?.. Что ты им ответишь?.. Что оно зелёное?..

– Убийственный аргумент! – печально усмехнулась Аглая. – Ты же неглупый человек, Толик. Согласись, в твоих доводах есть некоторая двусмысленность…

– Двусмысленность?!. – Толик кинулся в дальний угол мастерской и резко откинул холщовую занавеску… Тусклым глянцем замерцали ордена и звезды на груди генсека… Государственно насупив брови, глядели с холстов Косыгин, Суслов, Громыко…

– А это не двусмысленность?! Одной рукой малевать авангард и толкать его за доллары, а другой – выполнять партийные заказы для красных уголков?.. Или, может быть, это одна из форм конспирации?.. В таком случае, позвольте вас огорчить, дорогие мои карбонарии, никому-то вы не опасны и не интересны!.. Те, кто представлял для них интерес, – те давно уже в лагерях!.. А вы для них – так, чайники со свистком!..

– Замолчи! – с нажимом сказала Аглая. – Ты и так наговорил достаточно мерзостей. И не смей задевать Евпатия. Он, в отличие от тебя, не трус!

– Да, я плохой! – снова взвился Толик. – А вы с Евпатием святые!.. Ты вообще образец добродетели!.. Может, расскажешь мужу, как ты поддерживаешь честь семьи в его отсутствие?.. Надеюсь, Евпатий поверит тебе на слово и не заставит меня перечислять все твои тайные родинки!.. Ну, смелей, Аглая!.. Чего вам бояться, раз вы такие храбрые!..

Евпатий грузно опустился на стул и не мигая смотрел на Толика. Аглая закрыла лицо руками и прислонилась к двери, чтобы не упасть. Толик понял, что произошло что-то страшное и непоправимое, может быть, гораздо более страшное, чем смерть… У него перехватило горло, и он заплакал…

…Домой Толик вернулся затемно. Коммуналка давно отужинала, все приникли к телевизорам. Только чуткое ухо Эммы Григорьевны отреагировало на слабый щёлк замка, и она тут же высунула из комнаты свое острое любознательное рыльце.

– Толечка!.. Какое счастье, что вы пришли!.. Иван Васильевич страдает, но терпит… Я пыталась подсунуть ему утку, но он отказался… На унитазе он чувствует себя более комфортно.

– Естественно! – хмуро согласился Толик. – Унитаз возвышает человека. Особенно финский. Тут Иван Васильевич абсолютно прав!..

Тем не менее, операцию по очередному водружению Ивана Васильевича на унитаз Толик на сей раз проделал быстро, деловито и безапелляционно, нисколько не принимая в расчет тонкую душевную организацию своего подопечного.

– Кстати, Толечка!.. – Эмма Григорьевна желала быть ответно полезной. – Вера Николаевна просила передать, что она у соседки напротив. И что голубцы на плите в синенькой кастрюльке!..

…Оказавшись у себя в комнате, Толик открыл холодильник, достал оттуда початую бутылку водки и сделал несколько крупных глотков прямо из горлышка…

Затем вынул из кармана моток веревки… Это была та самая веревка, с помощью которой он давеча пытался затащить на чердак свой чемодан… Толик смотрел на неё напряженно и пристально, точно пытаясь сообразить, что же, собственно, с ней делать…

После сомнений, колебаний и путаных внутренних монологов у Толика всегда наступала минута ясного и спокойного прозрения: всё равно ничего уже нельзя изменить. И тогда появлялось чувство легкости и свободы.

Появилось оно и теперь. Толик как бы наблюдал себя со стороны: вот он накидывает веревку на крюк от люстры, вот связывает петлю и надевает её себе на шею, вот пробует ногами стол – удастся ли опрокинуть его одним толчком…

В какой-то момент ему вдруг показалось, что это не он, Толик, наблюдает за собой, а кто-то другой, реальный и осязаемый, находящийся здесь же, в этой комнате…

Чьи-то глаза, полные муки и ужаса, следили за каждым толиковым движением и умоляли, заклинали его остановиться…

Толик обернулся. В широко распахнутом дверном проеме медленно, как в рапидной съемке оседала на пол тётя Вера. Рот её был исковеркан криком, но крика не было слышно…

Толик сорвал с себя петлю и закинул веревку в плафон.

…Вокруг тёти Веры гомонили переполошенные соседи. Кто то обмахивал её полотенцем, кто-то капал на сахар валокардин.

– Да какая вам разница, с какого она года?.. – кричала в трубку разъярённая Нина. – Говорят же вам, сердечный приступ!.. Что это за «скорая» такая, которая полчаса выясняет, как кого зовут и кто чей родственник?!. Тётя Вера смотрела Толику прямо в глаза и беззвучно двигала посеревшими губами. Толик наклонился к ней совсем близко. пытаясь по артикуляции угадать хотя бы отдельные слова…

– Как ты мог… – шептала тётя Вера. – У меня же никого, кроме тебя, нет… Я только для тебя и живу… А ты меня предал…

– Тётя Вера, дорогая… – Толик прижался губами к тёткиному виску. – Я тебя тоже очень люблю… Это была глупая шутка… Забудь про это…

…«Скорая», взметая грязные веера дождевой воды, неслась по ночному городу.

Нечастые в такую пору автомобили опасливо жались к обочине, пропуская вперед эту замызганную вестницу то ли беды, то ли надежды…

…Толик держал тётю Веру за руку и твердил про себя, как молитву: открой глаза!.. открой глаза!.. открой глаза!.. Так ему было спокойней. Точно услышав толикову просьбу, тётя Вера чуть разомкнула веки. Разомкнула и тут же сомкнула снова, давая Толику понять, что хочет что-то сказать. Толик придвинулся ближе…

– На книжной полке… – непослушными губами прошептала тётя Вера. – Между Чеховым и Плехановым… восемьсот рублей… я из пенсии откладывала… возьми себе…

– Ты о чем, тёть Вер?.. – отшатнулся Толик. – С ума сошла?.. Вот выйдешь из больницы – мы их на радостях и прогуляем!.. А о плохом и думать не смей!..

…Сыпал мелкий, холодный, кусачий дождь. Люди сбивались в кучки под немногочисленные зонты. Рядом хоронили ещё кого-то. Хоронили со вкусом, с толком, с расстановкой. Там было пестро от цветов, гудел оркестр, говорили речи.

У могилы тёти Веры ничего похожего не было. И вообще пришедших на похороны было немного. В основном, соседи. И ещё несколько старушек, которых никто не знал. Топталась ещё группа студентов – те держались особняком.

Толик встал на колени, наклонился над сырым могильным холмиком и сказал прямо туда, в темную, плотную, непроницаемую глубь: «Прости меня, тётя Вера!..»

Лицо его засборило морщинами, стало похожим на печеную сливу, и он заплакал. Кажется, только сейчас он осознал, что вот этот аккуратный продолговатый холмик – это всё, что осталось от тёти Веры…

– Толик! – соседка Нина потрясла его за плечо. – Хватит, не глупи!.. Земля же холодная, мокрая… Застудишь все свои дела!.. Вставай!..

…Поминки получились более чем скромные. Все тёти верины сбережения ушли на похоронные хлопоты, так что поминальный стол соседи устраивали вскладчину. Застольная беседа никак не залаживалась – все говорили скучно и тягуче, словно по принуждению.

– И что в ней было хорошо, – разглагольствовал пьяненький сосед Коля, вечно отсутствующий нинин муж, – не кичилась образованием!.. С рабочими людьми говорила запросто!.. Вот я человек темный, неученый, а она мне: здравствуй, Коля!..

– Что же ей, не здороваться с тобой, что ли?.. – Нина явно стеснялась незамысловатых колиных сентенций. – Ясное дело, раз встретились – здравствуй, Коля!.. Чего тут особенного?..

– Не скажи!.. – упрямился Коля. – Другая прошла бы мимо, а она – здравствуй, Коля!.. По-родственному, по-соседски!.. Кто я для неё?.. Мудак с напильником!.. А она – здравствуй, Коля!..

– Будет тебе балабонить-то!.. – устыдила мужа Нина. – Ты ж не в пивнушке!.. Господи, как зальет зенки, так и несет незнамо что!..

– Святая душа была Вера Николаевна!.. – вздохнула Эмма Григорьевна. – И редкой интеллигентности!.. Спички попросит, так сто раз «спасибо» скажет!.. Таких людей сейчас нет!.. Сейчас куда ни глянь – одни хабалки!..

– Хужает народ!.. – согласилась Зинаида Михайловна. – Особенно молодые!.. Давеча на лестнице нагадили!.. Не к столу будет сказано, вот такую кучу навалили!.. Не перепрыгнешь!.. А если бы лифт сломался?..

– Был человек и нету!.. – Коля продолжал разрабатывать излюбленную тему. – И всем наплевать!.. Даже по радио не объявили!.. А ведь какая женщина была!..

– Последнюю пьёшь! – тихо предупредила Нина. – И не зыркай на меня!.. Сказала последнюю, значит, последнюю!..

Толик сидел за столом, безучастный ко всем разговорам, тупо уставившись в пустую тарелку. Он вспоминал о своих хозяйских обязанностях только тогда, когда наступала пора в очередной раз наполнить рюмки…

Паузы становились всё чаще и продолжительней. В одну из них ворвался телефонный звонок. Все оживились, завздыхали, заскрипели стульями, будто в середине долгого и нудного совещания был объявлен неожиданный перекур.

Зинаида Михайловна, сидевшая ближе всех к двери, выскочила в коридор. Через секунду она вернулась и сообщила почему-то шепотом: «Толик, это вас!..»

…Толик не ждал от звонка ничего хорошего. Он знал, что никто из знакомых ему не позвонит, за последние дни его ни разу не позвали к телефону. А чужие…

В трубке зарокотал незнакомый басок. Собеседник говорил быстро, напористо и почти без пауз. Толик не верил своим ушам. Он по нескольку раз переспрашивал одно и то же, желая убедиться, что его не разыгрывают, но незнакомец, похоже, не любил, когда ему задавали вопросы, он привык задавать их сам…

– Да, Парамонов!.. – Толик пытался говорить как можно более безразлично. – А кто это говорит?.. Как это неважно?.. Нет, не передумал!.. Что значит, оформляйтесь?.. Простите, а с кем я разговариваю?..

…Гости давно уже болтали о своем. Пригашенный было костерок беседы теперь полыхал вовсю. С появлением Толика все резко посерьезнели и потянулись к рюмкам…

– Чёрт знает что!.. – растерянно улыбаясь, сказал Толик. – Мне разрешили выезд… Если это, конечно, не чья-то шутка… Но я записал телефоны, можно проверить…

Гости молча косились друг на друга, не зная, как реагировать на это сообщение. Все знали, что Толик ждал этого события три года. Но слишком уж не вязалась его дурацкая улыбка с печальным поводом, собравшим всех за этим столом…

– А я всё-таки предлагаю выпить за тётю Веру! – Нина с вызовом подняла рюмку. Кто-то уезжает, кто-то приезжает, а тёти Веры нет!.. Царствие ей небесное!..

– Да!.. – спохватился Толик. – Да, конечно!.. Царствие ей небесное!..

…Толику и раньше приходилось бывать в здании ОВИРа в Колпачном переулке, но такого скопища людей, как в этот раз, он никогда здесь не видел. Сегодня в овировских коридорах было настоящее столпотворение!.. Стоило кому-то из сотрудников опрометчиво выглянуть из кабинета, как его тут же облепляла со всех сторон толпа страждущих. Некоторое время он ещё барахтался в их объятиях, а потом покорно затихал, как моторная лодка, увязшая в водорослях…

Толик двигался в толпе по давно усвоенной системе: толчок под ребро… виноватая улыбка… извините, пожалуйста… ещё толчок… снова улыбка… и снова «извините»… Нужный Толику кабинет оказался в самом конце коридора. Одинокая дверь с устрашающей табличкой «Н. И. Смертюк».

«Не хватает только черепа с костями!.. – подумал Толик. – Как на трансформаторной будке!..» Толчеи и ажиотажа тут не было. Тут вообще никого не было. Толик забеспокоился. Двери, возле которых не было очередей, с детства не внушали ему доверия. Может, он в отпуске, этот Смертюк?.. Или на бюллетене?.. Толик постучался. Нет, кажется, всё в порядке. Хмурый дядька с заспанными глазами оторвался от письменного стола и выжидательно посмотрел на Толика…

…Хозяин кабинета лениво шуршал бумажками, выискивая в них толикову фамилию. Толик пребывал в состоянии благоговейного трепета. Он смотрел на Смертюка преданными собачьими глазами и, казалось, только и ждал подходящей секунды, чтобы нежно лизнуть его в небритую щеку…

– Парамонов Анатолий Сергеевич!.. – Смертюк отыскал, наконец, нужную бумажку. – Да, мне звонили по вашему поводу. Полетите по израильской визе…

– Почему по израильской? – слабо зароптал Толик. – Я же не еврей!.. Мне не нужно в Израиль!.. Я хочу в Париж!..

– Французской визы мы вам сделать не можем!.. – поскучнев голосом, отрезал Смертюк. – Вот долетите до Вены, а там воля ваша!.. Хоть в Париж, хоть куда!..

– Скажите, а вот эти… товарищи… – Толик вынул аккуратно сложенный листочек. Вот эти товарищи не смогут помочь?.. Мне сказали, что в случае чего я могу обратиться к ним…

Смертюк глянул на листочек и брови его поползли вверх. Видимо, фамилии, которые он там увидел, произвели на него впечатление.

– Ну, раз у вас такие покровители… – Смертюк впервые взглянул на Толика с уважением. – Эти могут спроворить вам любую визу. Хоть на Берег Слоновой Кости!..

…Ещё около месяца Толик бегал по всяческим инстанциям, задаривал шоколадками вахтерш, дерзко флиртовал с секретаршами и, смиренно сложив руки на коленях, выслушивал поучения косноязычных начальников…

Он отдавался этой дурацкой беготне с таким безоглядным упоением, будто это была его всегдашняя жизнь, хотя уголком мозга он понимал, что его настоящая, главная жизнь стоит сейчас на обочине, с укоризной и состраданием наблюдает за его выкрутасами и, подобно умной жене, терпеливо ждет, когда он, наконец, «перебесится» и обратит на неё внимание…

Этот миг настал. Однажды утром бесконечная административная карусель остановилась. Паспорт с визой и авиационный билет лежали у Толика в кармане. Но радости не было. Вместо неё пришли испуг и растерянность. Имитация «полнокровной» жизни кончилась, главная жизнь снова вступила в свои права. Толик вспомнил о Евпатии…

…К телефону долго не подходили. Пока в трубке звучали долгие и унылые гудки, Толик спешно прокручивал в мозгу наиболее вероятные варианты разговора. Возможно, услышав толиков голос, Евпатий тут же положит трубку. Возможно, молча выслушает все извинения, но разговаривать не захочет. Возможно, пожелает Толику доброго пути, но откажется от встречи…

– Алё!.. – настороженно сказал Евпатий.

– Алё!.. – закричал Толик. – Это я, Евпатий!.. Умоляю, не бросай трубку!.. Я страшно виноват перед тобой!.. Я всё наврал про Аглаю!.. Но я не со зла, я по дурости!.. Обиделся, что вы мне не доверяете, ну вот и… Прости меня, Евпатий, прости меня, ради Бога!..

Евпатий молчал, и это было замечательно. Он не швырнул рубку на рычаг, не оборвал Толика на полуслове. Значит, первая атака удалась, теперь можно было расслабиться и перейти на элегический лад.

– Мне разрешили выезд, Евпатий!.. Билет и виза уже на руках!.. Улетаю послезавтра первым парижским рейсом!.. Не знаю, вправе ли я просить об этом, но… Мне бы очень хотелось, чтобы вы с Аглаей пришли меня проводить… Кто знает, увидимся ли?..

Евпатий молчал. Но Толика не пугало его молчание, и он и не ждал от Евпатия никаких проявлений энтузиазма, достаточно и того, что Евпатий не сказал «нет».

– И ещё одно!.. Ты говорил, что у тебя есть приятель в Париже… Ну, из наших, эмигрант… Художник он там или кто… Может, ты ему отзвонишь?.. Было бы неплохо, если бы кто-нибудь меня там встретил и как-то помог в первые дни…

Евпатий молчал. Потом буркнул только одно слово: «Хорошо!» Толик не понял, к чему конкретно относилось это «хорошо» – к последней его просьбе или ко всему разговору в целом, но это было уже неважно. Главное, что Евпатий поддержал разговор. А кроме того, даже в самом слове «хорошо» изначально не может быть ничего плохого…

…В последний вечер толиковы соседи на удивление долго не расползались по комнатам. Все старательно имитировали какие-то кухонные процессы, хотя должны были, по обыкновению, давно уже сидеть у телевизоров.

Толик не ожидал застать здесь столь представительную аудиторию. Он заскочил в кухню на минутку, чтобы сделать себе чашку кофе, но по острой и мгновенной переглядке женщин понял, что его здесь ждали и что «пресс-конференции» не избежать…

– Толечка, вы не обидетесь, если я вас спрошу?.. – у Эммы Григорьевны сдали нервы, и она кинулась напролом. – Мне всё-таки непонятно, как это вы решились?.. Жили вы жили, и вдруг срываетесь куда-то на край света!..

– Ну, Париж – не самый край… – осторожно возразил Толик. – И не самое дикое место с точки зрения цивилизации…

– Да, я понимаю… – заторопилась Эмма Григорьевна. – Там, конечно, и еда получше, и одежда поприличней… Но чужой язык, чужие нравы… Вас это не пугает?..

– Это вас должно пугать!.. – хихикнула Нина. – Вот Толик уедет – кто будет Ивана Васильевича на толчок сажать?.. Колька-то целыми днями на работе!..

– Погодите, Нина!.. – поморщилась Эмма Григорьевна. – Это же психологически интересно!.. Человек бросает насиженное место и едет в чужую страну!.. Должны же быть мотивы!..

– Мотив один, Эмма Григорьевна!.. – усмехнулся Толик. – Свобода!.. Не колбаса, не джинсы, а свобода!..

– Ну, свободу каждый понимает по-разному!.. – Эмма Григорьевна раскраснелась от полемического задора. – Не знаю, что вы имеете в виду под свободой, но лично я, например… Я, например, свободна!..

– Ой!.. – Зинаида Михайловна аж задохнулась от возмущения. – Синичка ты моя вольная!.. Она свободна!.. Говно из-под больного мужа выгребать – вот вся твоя свобода!..

– Фу, Зина!.. – застрадала Эмма Григорьевна. – Неужели нельзя без жлобства?..

– А что, не так, что ли? – не смутилась Зинаида Михайловна. – Ну что ты в жизни видела, кроме своего тромбофлебита?.. А тоже мне – рассуждает о загранице!..

– Потому что я бывала за границей!.. – запальчиво отпарировала Эмма Григорьевна. – В Болгарии. По турпутевке. И представь себе, не потрясена!..

– Правильно!.. – согласилась Зинаида Михайловна. – Ты бы ещё в Пензу съездила!.. Болгария – это ж соцлагерь!.. Братская страна!.. Что ты там увидишь?..

– Не будем спорить!.. – примирительно сказала Эмма Григорьевна, хотя по всему было видно, что ей хочется именно спорить. – Но почему нужно покидать родину?.. Человек должен жить там, где он родился!..

– А почему бы не допустить простую мысль, Эмма Григорьевна? – Толик отхлебнул из кофейной чашки. – Что никто никому ничего не должен?.. Человек живет однажды!.. Так пусть он живет, как ему нравится!..

– Это опасная доктрина, Толечка! – Эмма Григорьевна заполыхала, как печка, в которую плеснули керосину. – А вдруг все захотят уехать на Запад?.. Кто же тогда останется?!.

– Умные уедут, дураки останутся… – мрачно отозвалась Зинаида Михайловна.

– Вроде нас с тобой. Чтобы было на ком воду возить!..

– Все не уедут!.. – меланхолически сказала Нина. – Да и на черта мы там нужны?.. Мы и здесь-то никому не нужны, а уж там…

– Ладно, пусть у нас плохо!.. – Эмма Григорьевна сделала тактический маневр. – Но тогда тем более грешно уезжать!.. Надо не бежать от трудностей, а преодолевать их!..

– Вот и преодолевайте!.. – миролюбиво сказал Толик. Ходите на собрания, на демонстрации, на субботники!.. Славьте, пойте, стройте!.. А я не хочу преодолевать трудности!.. Не хочу и всё!..

…В толчее шереметьевского аэропорта Толик совершенно растерялся – он то подолгу торчал у центрального табло, мучительно пытаясь сообразить, почему там нет нужного ему рейса, то, путаясь в сумках и чемоданах, панически метался по залу, выспрашивая встречных, где ему следует проходить таможенный контроль…

Тут была другая, незнакомая Толику Москва, страшно далекая от той, в которой он худо-бедно, но чувствовал себя хозяином. Эта другая Москва говорила по-английски, по-французски и по-немецки, она шуршала декларациями, загранпаспортами и валютой, она пахла духами, ликерами и виргинским табаком…

Вот октябрятской поступью протопала японская делегация. Они шли слаженно и организованно, держась строго в затылок друг другу, и у Толика осталось впечатление, будто мимо пронесли глянцевую групповую фотографию…

Вот величаво проплыли два арабских шейха. Гордые, надменные и молчаливые, они отрешенно смотрели вдаль и покачивали в такт ходьбе головами, словно передвигались не с помощью собственных ног, а ехали на верблюдах…

А вот весёлым разноцветным табунком проскакала скандинавская семья. Папа, мама и двое ребятишек – все в чем-то немыслимо ярком, все ослепительно беловолосые и все неправдоподобно синеглазые, – ну, прямо сказка Андерсена, настоящий игрушечный набор!..

На фоне этих красивых, нарядных и беспечных людей взмыленный Толик, навьюченный сумками и чемоданами, чувствовал себя как лимитчица из Караганды, случайно попавшая на гегелевские чтения…

Толику сделалось тоскливо. Ещё совсем недавно собственный отъезд представлялся ему событием исключительным и трогательным, пикантно украшенным завистью приятелей и слезами приятельниц…

А вот теперь выясняется, что есть люди, для которых перелет через границу – дело пустячное и будничное, что-то вроде того, как сделать укол или пройти флюорографию…

Евпатий с Аглаей, конечно же, не приедут. И правильно сделают… Было бы глупо рассчитывать на их дружбу после всего, что произошло в тот ужасный вечер в мастерской… Правда, Евпатий пообещал дозвониться в Париж… Но пообещать он мог и просто так, для проформы, чтобы отвязаться…

Евпатий появился в самую последнюю минуту, когда Толик уже стоял возле таможенного контроля. Он настырно пробирался через толпу, победительно выставив животик и растопырив коротенькие ручки, похожий на пожилого, но уверенного в себе пингвина…

– Здорово, Евпатий! – у Толика сжалось сердце от благодарной нежности к старому приятелю. – Я уж и не ждал! Оказывается, это очень гнусная вещь – уезжать, когда тебя никто не провожает!.. А где Аглая?.. Толик даже не успел испугаться. Вопрос выскочил сам собой. Это был вопрос из того недавнего, счастливого и безмятежного прошлого, где всё казалось простым и ясным, где говорили то, что думали, и где не надо было бояться неосторожных слов…

– Мы с Аглаей расстались, – буднично сказал Евпатий. – Да ты не бери в голову… Нормальная житейская ситуация… Сошлись, разошлись…

– Ты бросил Аглаю?.. – почти искренне возмутился Толик. – Но Аглая тут не при чем!.. Я же всё наврал!.. Ты не должен был мне верить!..

– А я тебе и не поверил, – Евпатий избегал смотреть на Толика. – Я поверил Аглае. Она сказала, что всё это правда…

Толик не нашел в себе смелости длить этот мучительный разговор. Евпатий поставил в нем слишком жирную точку. Таможенник уже пропустил арабского шейха, стоявшего в очереди перед Толиком, сзади обеспокоенно чирикали японцы, времени оставалось в обрез…

– Я позвонил в Париж… – Евпатий решил, наконец, сменить тему. – Андрей встретит тебя в «Шарле де Голле»… Ну, и поможет как-то устроиться на первое время…

– А как он меня узнает?.. – Толик с простодушием ребенка уцепился за спасательный круг, брошенный ему Евпатием. – Нужен какой-то пароль!.. Или опознавательный знак!..

– Узнает!.. – Евпатий без стеснения задрал свитер и вытащил из-под ремня журнал в голубой обложке. – Держи в руках последний номер «Нового мира». Это и будет твой опознавательный знак!..

Таможенник уже взял толиков паспорт и даже успел раскрыть его, когда Толик вдруг с силой рванулся назад. Толпа отъезжающих смятенно всколыхнулась. Пожилая дама испуганно прижала к груди белого пекинеса. Японцы, не готовые к отступлению, валились друг на друга, как доминошки…

Отчаянно работая локтями, Толик добрался наконец до Евпатия, крепко прижал к себе его голову и лихорадочно зашептал ему в ухо:

– Ты думаешь, я стукач?.. Ты думаешь, что если мне разрешили выезд, то это как-то связано с тем допросом?.. Но это неправда, неправда!.. Я ничего им не сказал!..

– Толик, тебе пора!.. – Евпатий осторожно высвободился из толиковых объятий и легонько подтолкнул его в сторону таможни. – Ну, иди, иди, неудобно же!.. То ты рвешься за границу, то тебя палкой отсюда не выгонишь!..

…Возле паспортного контроля Толик обернулся, отыскал глазами Евпатия и прощально помахал ему рукой. Евпатий не ответил. Казалось, что он смотрит не на Толика, а куда-то поверх его головы, будто пытается издали разглядеть в фиолетовой парижской дымке смутные очертания толиковой судьбы…

…В самолете Толик расслабился. Бесцельно шатаясь из салона в салон, он обзнакомился с доброй половиной пассажиров. То ли людям нечем было себя занять, то ли Толик действительно был в ударе, но все охотно шли на контакты. Правда, языков Толик не знал, но это ему не мешало. Дам веселил его дикий «эсперанто», включавший в себя словечки из всех языков мира и снабженный, к тому же, активной мимикой и жестикуляцией.

Хорошенькая стюардесса Людочка аккуратно ставила перед Толиком очередную порцию коньяку и ласково обжигала его огромными золотистыми глазами. Толик сразу же зачислил Людочку в актив своих побед. И, хотя победе этой не суждено было иметь практического подтверждения, Толика вполне устраивал и теоретический её вариант. Он летел навстречу новой неведомой жизни, и эта новая жизнь, похоже, улыбалась ему вовсю…

Когда зажглось табло, советующее не курить и пристегнуться, Толик вернулся, наконец, к себе в салон и плюхнулся в свое кресло. Рядом сидел внушительных размеров негр, которого Толик поначалу почему-то не заметил. Всеохватная натура Толика жаждала общения.

– В Париж? – деловито спросил Толик, как будто в его воле было изменить курс и направить самолет в Аддис-Аббебу.

– В Париж? – радостно ответил негр и осклабился на все тридцать два зуба, точно ждал этого умного вопроса всю жизнь.

…Париж ошеломил Толика, что называется, с порога. И не шумом, не многоцветием, не своим знаменитым «особым» парижским воздухом, а тем, как мгновенно, легко и безоглядно рассыпались здесь, ещё в аэропорту, казавшиеся такими прочными связи недавнего дорожного братства.

Стюардесса пригласила пассажиров к выходу, и глаза давешних толиковых попутчиков тут же подернулись ледком отчужденности. Все засуетились, засобирались, зашуршали плащами и разом потеряли друг к другу всякий интерес. Душа компании Толик Парамонов снова стал сирым анонимом.

Собственно, Париж тут был ни при чем. Люди, вынужденные какое-то время соседствовать в замкнутом пространстве, – будь то салон самолета или купе поезда – всегда легко сходятся в разговоре, проникаются друг к другу симпатиями, обмениваются адресами и телефонами, но стоит им снова очутиться в большом мире, и вселенские сквозняки моментально выдувают из них память о случайных попутчиках…

Приунывший Толик плыл в прозрачном тоннеле «Шарля де Голля» и казался сам себе серенькой плотвичкой, неведомо как попавшей в роскошный аквариум с экзотическими рыбками. Может быть, впервые за всё последнее время Толик заставил себя подумать о том, что он прилетел в чужую страну, где никто не подозревает о его существовании. Прилетел навсегда.

…Толик торчал у здания «Шарля де Голля» уже минут пятнадцать и, вероятно, мог бы торчать ещё столько же, если бы не вспомнил о своем «опознавательном знаке» – последний номер «Нового мира», аккуратно свернутый в трубочку, находился во внутреннем кармане плаща…

…Незнакомец появился внезапно, точно вырос из-под земли. В воздухе поплыл терпкий запах дорогого одеколона. Толик ни черта не смыслил в одежде, но даже на его непросвещенный вкус незнакомец был одет весьма элегантно.

– Вы Андрей? – непрезентабельность собственной внешности Толик попытался восполнить избытком хороших манер. – Очень приятно. Евпатий много рассказывал о вас. Сказать по правде, я боялся, что вы меня не узнаете…

– Чего же проще? – Андрей разглядывал напыжившегося Толика с откровенной, но добродушной иронией. – Мятые брючки, воспаленный взгляд, да ещё и «Новый мир» в руках!. Типичный портрет советского прогрессиста!..

…Андрей вел машину просто виртуозно, как, впрочем, и подобает истинному парижанину: шляпа лихо сдвинута на глаза, левая рука безмятежно лежит на руле, правая – с дымящейся сигаретой – на спинке сиденья. Вот они, хозяева жизни, завистливо подумал Толик, а ведь всего пять лет, как в Париже… Ну, ничего, ничего, мы тоже не огурцом деланные…

– Я снял тебе комнату, – Андрей без всяких упреждений перешел с Толиком на «ты». – Апартамент мне не по карману. Комната вполне приличная, жить там можно. Во всяком случае, какое-то время…

– Спасибо, – сердечно поблагодарил Толик. – Я человек непривередливый, всю жизнь по коммуналкам… Хуже другое… Я совсем не знаю языка… Хотя Париж, говорят, русский город…

– Русский-то он русский, – Андрей снисходительно покосился на Толика, – но это всё же не Рязань!.. Надо срочно учить язык!.. Без языка тут невозможно адаптироваться!..

– Ну, что касается адаптации… – Толик высокомерно фыркнул. – Я бы не хотел превращаться во француза… И вообще я не люблю приспосабливаться… Пусть уж принимают меня таким, какой я есть!

– Знакомый мотивчик!.. – губы Андрея чуть искривились в улыбке. – Среди нашей эмиграции таких пруд пруди!.. Языка не учат, работать не хотят. Приезжают, запираются на все замки, включают видео и смотрят Аллу Пугачеву. Спрашивается, зачем уезжали?..

Толик хотел было обидчиво возразить, что он не обыватель, а человек идеи, и что для него главной задачей было не «слинять», а обрести творческую свободу… но передумал. Под колесами ровно гудела автострада. Впереди начинал сизоветь Париж.

* * *

…Пока Андрей негромко переговаривался с хозяйкой, чистенькой и опрятной пожилой дамой, осанкой и повадками напоминающей Маргарет Тэтчер, Толик с нарочито брезгливым выражением лица тщательно изучал свое новое жилище. Делал он это вовсе не потому, что ему здесь что-то не нравилось – комната как комната, вся на виду, изучать здесь было нечего – а просто так, из патриотической амбиции: мол, и мы не лыком шиты, живали в апартаментах и не падаем в обморок при виде розовой туалетной бумаги.

Неожиданно за стеной (а поначалу показалось, что прямо здесь, в этой же комнате – настолько это было громко и внезапно) грянула латиноамериканская мелодия, вслед за ней выразительно скрипнули диванные пружины, после чего, словно усиленный микрофоном, послышался тягучий женский вздох. Толик метнул затравленный взгляд на хозяйку. Та всполошенно залопотала по-французски. Андрей усмехнулся и перевел.

– Мадам Лоран говорит, что за стеной живет супружеская пара. То ли из Сальвадора, то ли из Парагвая. А может, и из Колумбии. Она всегда плохо запоминает названия. Очень милые и симпатичные люди. Хотя и коммунисты.

– Ах, они ещё и коммунисты?.. – Толик с ненавистью взглянул на стену, за которой любовные стоны набирали всё новые обертона. – Переведи ей, что я политический эмигрант!.. Я бежал от коммунистов!.. И я не могу терпеть рядом с собой гнездо ненавистной мне идеологии!..

Слушая Андрея, мадам Лоран кивала, ахала, закатывала глаза, всем своим видом демонстрируя, сколь близко к сердцу принимает она кошмар создавшейся ситуации, но стоило Андрею замолчать, она тут же кинулась в контратаку.

– Мадам Лоран говорит, – снова перевел Андрей, – что ничего плохого они не делают. Только танцуют кумбию и занимаются любовью. Любовь и танцы – вот их страсть. Зато за другой твоей стеной живет очень серьезная девушка. Ее зовут Сильви. Кстати, она хорошо говорит по-русски.

Не дожидаясь от Толика хотя бы формальной капитуляции, Андрей снова повернулся к мадам Лоран, сказал ей нечто успокаивающее: дескать, конфликт улажен, жилец не против, просто немного устал и поэтому дурит, – и ласково выпроводил хозяйку за дверь.

– Я оплатил за три недели, – строго сказал Андрей. – Дам ещё на карманные расходы. Заработаешь – вернешь. Если только заработаешь. Деньги здесь на клумбах не растут!..

Вместо ответа Толик откинул крышку одного из чемоданов и одним махом вывалил его содержимое на пол. Гора листков с машинописным текстом загромоздила почти половину комнаты.

– Это не всё! – небрежно сказал Толик. – Я привез сюда только лучшее. Четыре романа. Семь повестей. Ну, и добрый трехтомник рассказов. Думаю, на первое время хватит…

– Спятил, Бальзак? – Андрей даже растерялся. – Какой трёхтомник?.. Напечатают рассказик – скажи спасибо. Тебя здесь никто не знает. Кому ты интересен?

– Пока не знают! – запальчиво уточнил Толик. – Зато меня знает вся читающая Москва. А если тебя читают, значит ты известен!..

– Тебя читают только в КГБ, – осадил Толика Андрей. – И то по долгу службы. А КГБ это ещё не вся читающая Москва…

Он смотрел на Толика с откровенной жалостью. Очередной сумасшедший, приехавший завоевывать Париж. Взлохмаченный, в жёваном пиджачке, со слюдяным блеском в глазах. Неопознанный Наполеон.

– Ладно, – со вздохом сказал наконец Андрей. – Попробую показать твои опусы сведущим людям. Сгружай свое собрание сочинений в чемодан и тащи ко мне в машину…

…Толик гулял по Парижу. Толкался у прилавков букинистов на набережной Сены, брал в руки то одну, то другую потрепанную книжицу, но не потому, что намеревался купить, а просто так, из вежливости к продавцам… Бродил по Монмартру, излишне заинтересованно и подолгу разглядывая картины и картинки, а попутно ища – и не менее заинтересованно! – общественный туалет… Торчал на площадке возле Палас де Шайо и совершал безмолвный ритуал созерцания знаменитой Эйфелевой башни…

К вечеру ноги сами собой, без помощи какой-либо карты, привели его на Плас Пигаль. Вожделенная мечта советского туриста не показалась ему очень уж респектабельным местечком. Он задержался возле одного из рекламных щитов. Щит был анонимный, только буквы, ни одной картинки. Толик поозирался по сторонам, точно проверяя, нет ли за ним слежки, и только после этого нагнулся к окошечку кассы…

…Хорошенькая девушка – настоящая опрятная парижаночка, как только они могут работать в таких местах! – светя под ноги фонариком, проводила Толика до его места. На экране сопели, кряхтели и чмокали. Консервативная натура Толика не позволяла ему сразу же уставиться в экран. Он мазнул взглядом по сторонам: слева свободно, справа тоже. Да и вообще в зале едва ли набиралась дюжина зрителей. Какого же черта она посадила его «согласно купленным билетам»?

Прямо перед Толиком сидели четыре негра. Распрямив строгие позвоночники и по-страусиному вытянув шеи, они внимали экрану так доверчиво и прилежно, как, наверное, могли бы слушать воскресную проповедь.

Вдруг Толик вздрогнул: чья-то рука мягко и вкрадчиво легла на его коленку. Толик отвел глаза от экрана и взглянул на неведомую нахалку. Нахалка смотрела на Толика прямо и вопросительно, глаза её, огромные, темные и влажные, были совсем близко. Толику стало жутко. По спине здоровенной улиткой прополз холодный ручей пота. Где-то на периферии его памяти забрезжила крохотная искра противненькой догадки.

Незнакомка произнесла что-то хищным баритональным шепотом, Толик нервно дернулся, парик съехал с головы незнакомки, и догадка стала реальностью.

Разумеется, ему и раньше приходилось слышать о «гомиках», он даже видел их кое-где в компаниях. Но то были свои, безобидные, в чем-то даже трогательные «гомики». Они кроили себе джинсы, стояли в очередях в Большой театр, рассуждали о Марселе Прусте и Маргарет ДюрА и экономили копейку от зарплаты до зарплаты… Здесь же было нечто другое, чужое, враждебное, требовавшее от Толика некоего опасного знания.

– Ты чего, пёс? – сипло спросил Толик, автоматически перейдя на чертановский диалект, не раз спасавший его в стычках с московской шпаной. – А ну прибери лапы, сучара! Давно асфальту не ел?..

«Незнакомка» сказала что-то обезоруживающе мягкое – видимо, извинилась – и тут же пересела в другой ряд. Но настроение у Толика было безнадежно испорчено. Он встал и, не глядя ни на пыхтящий экран, ни на свою «соблазнительницу», направился к той же двери, откуда пришел…

– Всё в порядке, месье? – спросила хорошенькая девушка с фонариком, когда нахохлившийся Толик выходил на улицу.

– О да! – по-русски ответил Толик, стараясь казаться беспечным. – Всё было замечательно, мадемуазель!.. За исключением того, что меня чуть не трахнули!.. Но это мелочи!..

…Нагруженный свертками, Толик поднимался по лестнице. Откуда-то сверху, видимо, из комнаты латиноамериканцев, доносились треск маракасов и грохот каблуков. «Любовь и танцы – вот их страсть», – вспомнил Толик слова хозяйки.

Он уже добрался до середины лестницы, когда навстречу ему с гомоном ринулась неизвестно откуда взявшаяся толпа лилипутов. Лилипуты обтекали Толика с двух сторон, как сыплющиеся с горы камешки при небольшом обвале. Толпа исчезла так же внезапно, как и появилась.

Толик уже вставил ключ в замок своей комнаты, когда дверь справа, за которой, по словам хозяйки, обитала неведомая Сильви, приоткрылась. Толик услышал приглушенный женский смех и звонкий чмок поцелуя, после чего мимо Толика быстро – он даже не успел разглядеть лица – прошмыгнула мужская фигура. Толик проводил незнакомца глазами вплоть до лестницы и снова вспомнил слова мадам Лоран: «Очень серьезная девушка».

– Добрый вечер, месье! – Это было произнесено по-русски, и Толик понял, что обращаются именно к нему. Сильви стояла на пороге своей комнаты, придерживая рукой полы короткого халатика. – Вы наш новый квартирант? Мадам Лоран говорила мне о вас. Как вам нравится Париж?

– Ничего, – сдержанно ответил Толик. – Многое я именно так себе и представлял. Вот только почему у нас в доме так много лилипутов?..

– Они из цирка, – объяснила Сильви. – Пробудут здесь ещё около недели. Вы не любите лилипутов? А я люблю. У них маленький срок жизни, и они живут очень ответственно.

– Вы так хорошо говорите по-русски, – Толик вдруг вспомнил о галантности. – Почти без акцента. Вы русская?..

– Не совсем, – Сильви смотрела на Толика просто и открыто, без малейшего кокетства, и этим нравилась ему всё больше и больше. – Бабушка русская. А вообще-то я из Бельгии. В Париже только учусь. А вы писатель? Толик насупился. Ему очень хотелось произвести на Сильви впечатление, но он всё никак не мог попасть в нужный тон.

– Да, в общем, писатель… – Толик выбрал тон байронической отчужденности. – Политический эмигрант. Если вы понимаете, что это означает…

– О да, понимаю! – сочувственно кивнула Сильви. – Я многое знаю о России. Ну что ж, давайте знакомиться? Меня зовут Сильви.

– Очень приятно. А меня зовут Анатолий. Но на русский слух это слишком официально. Зовите меня просто Толя.

Толику хотелось казаться ироничным и раскованным, он даже попытался сделать озорной реверанс, но в ту же секунду все его свертки посыпались на пол. Бутылки, банки, гамбургеры, облитые кетчупом, – всё это лежало теперь в общей безобразной куче, как символ сирости его, Толика, холостяцкого бытия. Сильви это развеселило, она звонко захохотала, так бесстрашно обнажая гортань и зубы, что Толик, которому было не до смеха, всё-таки успел отметить про себя, что во рту у неё не было ни одной пломбы…

– А вы знаете, Толя, отсмеявшись, сказала Сильви. – Это даже хорошо, что вы не успели поужинать. Поужинаем вместе. Тут через дорогу есть очень милое кафе…

…Кафе оказалось прямо на улице. Несколько крохотных столиков, огороженных веревочным барьером. Остро пахло молотым кофе и жареным картофелем. Несмотря на поздний час прохожих на улице было предостаточно. Где-то совсем близко. как невидимый ручей, невнятно бормотал аккордеон…

Толик слишком стремительно влюблялся в Сильви, чтобы мог чувствовать себя раскованным в её компании. Он мучительно напрягал мозг, пытаясь сочинить что-нибудь легкое, ненатужное, остроумное, но в мозгу искрило и замыкало, и разговор то и дело сползал в давно наезженную Толиком колею…

– Ну почему обязательно борьба?.. – горячилась Сильви. – Я не люблю этого слова!.. Нормальные люди не должны ни с кем бороться!.. Они должны просто жить!..

– Просто жить? – снисходительно усмехался Толик. – Просто жить – это для бабочек!.. Это значит жрать, спать и совершать естественные отправления!..

– Ничего подобного!.. – не сдавалась Сильви. – Просто жить – это значит любить, замечать красивое, радоваться солнышку…

– Как можно радоваться солнышку, – распалялся Толик, – если ты видишь его сквозь тюремную решетку?.. Счастье – это свобода!.. А свобода не дается без борьбы!..

– Но свобода – это фантом!.. – Сильви оказалась крепким орешком. – Абсолютной свободы нет нигде в мире!.. Человек может рассчитывать только на внутреннюю свободу!.. Так что же, вечная борьба?..

– Да, вечная борьба!.. – не без важности подтвердил Толик. – Вечная борьба за вечные идеалы!.. Правда, я сторонник бескровного оружия… Мое оружие – это мое перо!..

– Господи!.. – вздохнула Сильви. – И зачем вы только приезжаете в Европу?.. Если вы не можете без борьбы, сидите у себя дома и боритесь!.. Кто вам мешает?..

Толик приготовился что-то возразить, но тут зрачки его остановились, он напрягся и замер, как гончая, учуявшая дичь. Сильви проследила его взгляд, но не увидела ничего такого, что могло бы привлечь его внимание…

– Наши!.. – Толик кивнул на группу молодых людей, робко толкавшихся у обувной витрины. – Совки вы мои родимые!.. Нигде от вас спасу нет!..

– Почему ты думаешь, что это ваши?.. – удивилась Сильви. – На них не написано!.. Может, поляки или югославы… Это же туристический район!..

– Наши!.. – уверенно повторил Толик. – А галстучки на резиночках?.. А стадный способ передвижения?.. А ожидание провокации в глазах?.. Нет, я своих за версту чую!..

Толика тянуло на подвиги. Ему безумно хотелось завоевать Сильви сейчас, немедленно, сию секунду, и неожиданное появление соотечественников смутно обещало такую возможность…

– Привет, земляки!.. – Толик с сердечной улыбкой подошел к сгрудившимся у витрины. – Услыхал родную речь – не мог пройти мимо… Я тут в долгосрочной командировке… А вы, как я понимаю, туристы?..

– Делегация от комсомола!.. – авторитетно пояснил паренек в очках. – Активисты со всего Союза!.. Из Тулы, из Вологды, из Иркутска!..

– Молодцы!.. – неизвестно за что похвалил комсомольцев Толик. – А не боитесь гулять в такое время?.. Спецслужбы не дремлют!.. Тут даже дворники – цереушники!..

– А чего нам бояться?.. – хихикнула бойкая девчушка со ставропольским акцентом. – Мы поодиночке не ходим!.. И потом, у нас телефон посольства есть!..

– Значит так, ребята!.. – внезапно посуровел Толик. – Обстановка сейчас напряжённая. На правах старожила даю совет. По Плас Пигаль не шляться. В секс-шопах не светиться. В порнокинотеатры не ходить.

– Да, нас инструктировали… – разочарованно сказал кто-то из группы. – Туда не ходи, сюда не ходи… А куда же тогда ходить-то?

– В Лувр!.. – жестко ответил Толик. – В Лувр и только в Лувр!.. В смысле провокаций это самое безопасное место… Что делать, ребята!.. Противно, но выхода нет!..

– Да нас только по музеям и водят!.. – нестройно заныли комсомольцы. – Мы самого Парижа-то и не видели!.. А послезавтра уже улетать!..

– Кстати! – оживился Толик. – Может, передадите весточку на родину?.. Я мог бы воспользоваться служебными каналами, но раз есть оказия…

– Конечно, передадим!.. – хором заверили комсомольцы. – Какие проблемы!.. Только адрес оставьте!.. Или телефон!..

Толик оглянулся по сторонам, давая понять, что дальнейшая информация не предназначена для посторонних ушей, – смышленые комсомольцы мгновенно уловили толиков сигнал и тут же сдвинулись в тесный заговорщицкий кружок.

– Так вот, братцы-кролики!.. – свистящим шепотом сказал Толик. – Передайте вашему грёбанному правительству и лично товарищу Суслову…

Последние его слова утонули в громком гвалте проходившей мимо компании, но по застывшим лицам комсомольцев было видно, что они услышали всё, что Толик хотел довести до их сведения…

…В следующую секунду они уже улепетывали вдоль по тротуару, целеустремленно тараня собой праздную толпу, точно небольшой кавалерийский эскадрон, срочно вызванный к месту боевых действий…

– Комсомольцы-ы, добровольцы-ы!.. – дурашливо пел им вслед Толик. – Мы сильны нашей верною дружбой!.. Сквозь огонь мы пройдем, если нужно!..

– Толя, не надо!.. – потянула его за руку Сильви. – Пойдем отсюда!.. Не хватало тебе в первый же вечер познакомиться с местной полицией!..

– Вот это свобода!.. – изумился Толик. – Когда «голубые» хватают тебя за задницу – никакой полиции рядом нет, а когда тебе хочется спеть задушевную русскую песню – полиция тут как тут…

…Пока Сильви забирала в рецепции ключи и почту, Толик с удивлением наблюдал, как с улицы вползала в холл престранная процессия. Это были молодые бритоголовые люди в длинных просторных одеяниях и в сандалиях на босу ногу, каждый держал в руках что-то вроде деревянной трещотки, звук которой отдаленно напоминал треск кастаньет…

– Это кришнаиты, – объяснила Сильви, перехватив недоуменный толиков взгляд.

– Они проводят марш мира. То есть, путешествуют по разным городам и раздают пацифистские воззвания… Проходя мимо Толика и Сильви, кришнаиты так низко склоняли головы и так почтительно здоровались, как если бы сегодня им посчастливилось встретить самого Кришну с супругой. Судя по тому как спокойно отреагировала на появление пришельцев мадам Лоран, Толик понял, что эти странные люди тоже являются законными обитателями этого дома…

– Ты, наверное, очень устал… – сказала Сильви. – Но если завтра тебе не рано вставать, мы могли бы зайти ко мне и выпить кофе…

…Комната Сильви была под стать толиковой и выглядела более чем скромно. На туалетном столике громоздились всевозможные пузырьки, баночки, коробки, вороха дешевой бижутерии. С настенного календаря глупо улыбался красавец в плавках, рекламировавший лосьоны от Диора. На диване валялись брошенные и забытые впопыхах блузки и юбки…

Необъятный и таинственный мир, полный огней и интриг, сузился до размеров обычного гостиничного номера, и ореол «блистательной парижанки» вокруг Сильви изрядно померк, но сейчас Толику это даже нравилось: «домашняя» Сильви казалась ему проще, понятней и ближе, с ней он чувствовал себя спокойней и уверенней…

– Послушай!.. – неожиданно для себя сказал Толик. – Сегодня я впервые прилетел в Париж… И первая женщина, которую я здесь встретил, была ты… Может, это судьба?..

– Я всего лишь соседка!.. – Сильви была явно не готова к столь фундаментальному прологу. – Роман с соседкой – это несерьезно. Вот если бы мы столкнулись на улице, в толпе…

– Даже если бы я прожил в Париже всю жизнь, – Толик продолжал настаивать на эпохальной интонации, – и встретил тебя перед самой смертью, ты всё равно была бы для меня первой!

– Красиво!.. – смиренно согласилась Сильви. – Так мог бы сказать Мопассан. Правда, он сделал бы это втрое короче и не так патетично…

– У тебя есть кто-нибудь?.. – почти грубо спросил Толик. – Ну, я имею в виду… друг или любовник… не знаю, как это у вас называется…

– А как ты думаешь? – Сильви всё больше забавляла толикова основательность. – Я вполне взрослый человек. Должна же у меня быть какая-то личная жизнь?..

– Так вот с сегодняшнего дня, – мрачно объявил Толик, – никакой личной жизни у тебя не будет. Теперь я буду – твоя личная жизнь. Я один.

– Толя!.. – Сильви даже всплеснула руками. – Да ты скрытый тиран!.. А как же все твои разговоры о свободе личности?..

– Свобода свободой, – без тени юмора сказал Толик, – а увижу здесь какого-нибудь козла – башку ему оторву, так и знай!..

Сильви расхохоталась. Толик некоторое время растерянно смотрел на неё, будто соображая, чем же он её так рассмешил, а потом вдруг обхватил её лицо ладонями и поцеловал прямо в смеющийся рот.

Среди ночи тишину дома прорезал истошный женский вопль, затем послышались сердитые мужские голоса. Беседа велась явно не в парламентарных тонах.

Сильви и Толик ещё некоторое время лежали в постели, прислушиваясь к тому, что происходило в коридоре, а потом разом, как по команде, откинули одеяло и принялись одеваться.

Они успели как раз к финалу разыгравшейся драмы. Двое смуглых мужчин, явно южного происхождения, отчаянно жестикулируя, наскакивали друг на друга, точно два бойцовых петуха. Красивая рослая женщина – вероятно, тоже дитя экваториального пояса – пыталась утихомирить их, как могла, но, в результате, только подливала масло в огонь. При всем своем лингвистическом невежестве Толик всё-таки уловил, что перепалка шла на испанском.

Между тем коридор заполнялся людьми. Разноцветными стайками высыпали из своих комнат лилипуты. Степенной вереницей притопали кришнаиты. Появились ещё какие-то люди, которых Толик видел впервые. Внезапно один из спорщиков резко выбросил руку вперед – Толик даже не услышал звука удара – и его оппонент кубарем полетел вниз по лестнице. Победитель швырнул вслед поверженному ещё несколько темпераментных проклятий, после чего сгреб рослую красавицу в охапку и стремительно уволок её в комнату. Так Толик впервые познакомился с Рикардо и Долорес.