С Ильмень-озера возвращались к полудню. Побрякивали и поскрипывали старенькие велосипеды, висели на рулях куканы с желтыми карасиками — рыбацким счастьем, — длинные удилища торчали впереди словно пики.
У хуторских амбаров дорога распадалась тропками: распалась и ребячья компания, каждый покатил к себе. Городской гостек, внук бабы Дуни Станогиной, прямиком полетел к своему двору. Подлетел и у ворот звонком забренчал, повещая, и голосом позвал:
— Бабаня!
Но никто ему не ответил. Двор был пуст, и цепочка висела накинутой на дверной пробой.
— Бабаня! — закричал он, оставляя велосипед, и побежал через двор, на огород.
Там уже по-летнему распускались и цвели огуречные гряды, наливался сладкий горох в зеленой кудели, топырился лук и чеснок, высокий укроп покачивал желтыми корзинками. Ровными рядами стояла картошка.
— Бабаня!
— Аюшки! — отозвалась, распрямляясь, баба Дуня. Она картошку подбивала.
— Зову тебя, зову…
— Глухая, — оправдалась она. — А ты либо голоду хватил? Упреждала тебя, возьми харчей. Не на себе нести, на машине…
Собирали на стол. Баба Дуня щи разогрела, вареники, поставила молочко, кислое да пресное.
Внук хвалился уловом. А он и вправду был неплох: три десятка золотистых карасиков, и каждый — в ладошку.
— Ухи наварим, — радовалась баба Дуня, — и нажарим, с яичками. Ешь — не хочу.
Внучек был городской, к рыбалке еще непривычный, и надо было его подхвалить.
— А можно и посолить, завялить, домой повезешь.
— Я, бабаня, еще наловлю.
— Конечно, у тебя ловость в руках.
Обедали во дворе, под раскидистым кленом. Мальчик поднялся рано, наголодался и теперь жадно щи хлебал, уписывал вареники да яички, запивал молоком — дело молодое.
Баба Дуня кислым молочком обошлась и, пока мальчик ел, успела курам зерна сыпануть, кошке молока налила, сходила в погреб, в сарай.
Бабе Дуне годков уже было немало, но, как и прежде, управлялась она с огородом и скотиною, летом принимала городских внуков на хуторское житье. Осенью прибаливала.
Мальчик ел, а баба Дуня села против него, принялась за пуховый платок, за вязанье, чуть слышно постукивая спицами.
Они сидели друг против друга, стар и млад: внучек — городское дите, белолицее, прям неправдашнее, и баба Дуня — с большими лопатистыми руками, темным ликом и лишь глаза ее из-под белого платка играли молодо.
Мальчик рассказывал о рыбалке, о клеве, а потом спросил:
— А у тебя тут какие новости?
— Какие наши новости, — засмеялась баба Дуня. — У Митревны карга утенка стянула, вот и все новости. Дед Архип ружье взял, хотел ее стрелить. Она на Холюшином плесу живет, на вербе. Так она такая смысленая, доглядела, что он с ружьем, и убралась.
— А наши гусята целые?
— Слава богу. Наш гусак — атаманец, — с гордостью сказала баба Дуня. — К нему не враз подгребешь.
И вдруг она вспомнила, всплеснула руками:
— Замрачаюсь умом! Как же, есть у нас новости! Есть! Мы уж с Митревной тебя ждали. Говорю, внук приедет, он нам раздиктует. Город такой — Кардабон. Где находится? На близу или далеко?
— Кардабон? — переспросил мальчик.
— Кардабон, — подтвердила баба Дуня.
— Не слыхал… — пожал мальчик плечами. — Может, ошиблись.
— Нет, он у меня на слуху стоит — Кардабон.
— По радио, что ль, слыхали?
— Какое радио… Человек приходил, Христа ради… Женщина с дитем по хутору ходила, собирала…
— Милостыню, что ли? Нищая?..
— Ну да, в попросях. Но она не нищая. Беда у них приключилась. Говорит, жила она в этом городе, в городе Кардабон. И тама такая беда: земля похитнулася и из нее огнем вдарило. Народ погубился, погорело имение, добро. С чем из дома выбежали, с тем и остались. А ныне их к нам привезли, на квартиры становить.
— Куда? — удивился мальчик. — На хутор?
— Не… Где у нас квартиры? Може, на станцию или на центральную. Не знаю. Женщина с дитем, и другое дите, девочка. Чернявая, посверстнее тебя, а захудалая, прям балык. Такая беда. Говорит, из земи огнем вдарило и все пожгло.
— Вулкан, что ли? — догадался мальчик.
— Во, во! — обрадовалась баба Дуня. — Так-то и она говорила. Этот самый… — Она сложила губы дудочкой, хотела повторить непростое слово, но раздумала, сказав: — Это ты по правде сказал. А город я запомнила, Кардабон.
Мальчик спросил:
— И вы ей подали?
— Конечно. Такая беда… Деньгами я дала три рубля, сала отрезала, яичков положила. Сметанки она еще просила, а я, прости господи, согрешила. Внучек, говорю, у меня из города, прям коток. Все подъедает.
— Да-а… — протянул внук осуждающе. — Надо бы еще сметаны… Обманщица она, бабаня. Как ты не понимаешь?
— Господь с тобой, — замахала руками баба Дуня.
— Вот и господь. Никакого Кардабона нет. Нет такого города.
— Как нет? — недоуменно воззрилась на внука баба Дуня. — Я помню, она до скольких раз говорила: Кардабон. Митревна — живой свидетель.
— Не-ету, — протяжно и настойчиво повторил внук. — Понимаешь, нету. Нету. Нет никакого Кардабона. Обманула она вас, и все.
— Да ты, може, не знаешь, — сказала баба Дуня. — Их, городов, по земле страсть божия.
— А такого нет. Нету, — настойчиво повторил внук. — И вулканов у нас никаких нет. Это я тебе точно говорю, у меня по географии пятерка. Нет у нас действующих вулканов. Только за границей.
— Може, оттуда? — нерешительно произнесла баба Дуня.
— Оттуда не пустят, — решительно возразил внук. — В честь чего это к нам повезут?
— А почему? У нас и хлебец, и молочко, грех жаловаться.
— Ну, ты даешь, бабуня! — Мальчик даже встал из-за стола. — Как тебя убедить. У тебя карта есть?
— Карты? Есть старая колода. Гадаем.
— Какие карты… Карта, карта, географическая. Понимаешь, где города указаны, страны.
Баба Дуня недолго подумала.
— Откель… А може… В чулане погляди. Там старые книжки сохраняются. Еще отец твой учился, Маруся, Ксеня.
Мальчик побежал в чулан и там, в пыли, в старой рухляди, нашел учебник географии с картой, нашел и принес и разложил на столе школьную карту.
Баба Дуня почтительно склонилась над пожелтевшим листком. А внук говорил:
— Вот ты видишь, наша страна. Мы тут живем, на Дону, в Европе. И нигде тут вулканов нет. Вот здесь, — прошел он пальцем длиннючий путь, — на Камчатке, есть вулкан. Но он сейчас не действует. И никакого землетрясения не было. Ведь ты сама понимаешь, если бы было, то в газетах бы написали, по радио сообщили, по телевидению.
— Да нам когда слухать и глядеть…
— Я, я бы услыхал и в газете прочитал, я же газеты читаю. И вот погляди на карту, нет никакого Кардабона. Все города есть, а Кардабона нет. Она и придумала-то какое-то название иностранное. Получше соврать не могла. А вы всему верите.
Баба Дуня шумно вздохнула и отправилась на свое место, к низенькой скамеечке, к вязанью.
— Она слезьми кричала…
— Ну и что? Притворялась, да и все.
— Вот такучими слезьми, — показала баба Дуня, — в горох.
— Она и в кулак заплачет. Притворяется. Пять минут поплакала и заработала. Ей же не только ты подала.
— Все, все. Митревна денег дала, носки пуховые. Валентина платье да туфли неношеные. По всем дворам. Одежей и деньгами, об харчах не говоря.
— Вот так, — вздохнул теперь внук. — За час — десять пенсий твоих заработала. Притворилась, и все.
— Ну да… Притворись, — все же не поверила баба Дуня. — Вот такучими слезами… Взаправдашними.
— А как же артисты притворяются? Надо — и плачут.
— Так то артисты, а это — баба…
— Ох, бабаня, бабаня… Тебе разве докажешь. Обманывают вас кому не лень. И тот пьяница, ты сама говорила, погорелец.
— Ащаул… — засмеялась баба Дуня. — Тот на центральной попался. Милиция его защемила.
— На центральной, да не у вас. А вы тоже подавали.
— Подавали, — согласилась баба Дуня. — А как же… Человек говорит: сгорели, детям негде прислониться.
— Да мало ли кто чего говорит! — разозлился внук. — Разоблачать их надо, и все. А не подавать. Они так и будут обманывать. А вы как маленькие… «Слезьми кричит да слезьми», — передразнил он. — А Москва слезам не верит.
— Так то Москва, — вздохнула баба Дуня. — А мы сами в этих слезах… Господи… Не приведи господь… — Она задумалась, и взгляд ее отуманился. — Не приведи господь… — повторила она, отложила вязанье и стала прибирать со стола.
Внук ушел в дом. А на столе лежала раскрытая старая книга, учебник географии с пожелтевшей картой. И прежде чем закрыть ее и унести в темный чулан, баба Дуня склонилась над гладким листком. Она ничего там не искала, лишь пощурилась. Но чудилось ей, что был, где-то был неведомый город Кардабон — живая беда.
Публикация:
