Глава 1. Унылый олень

Как-то раз сметчик Сирогузов решил сделать прививку, для профилактики, а то мало ли что. Позвонил в поликлинику, записался на вторник.

― Простите, а куда… то есть в какое место будут делать? ― спросил он веселую девушку в регистратуре.

― В ягодицу.

― То есть… в попу?

― Именно! Да вы не переживайте так. У нас сестрички ― умницы. Делают совсем не больно.

Сирогузов вздохнул, поерзал немного на стуле, сказал девушке: «Хорошо, спасибо большое! Всего доброго!» и опять уставился в смету.

― Ну что, доволен, паразит? ― вдруг сказал кто-то у него над ухом.

Сирогузов аж подпрыгнул от неожиданности. Он обернулся ― никого. Посмотрел на мобильник. Смс не было, войсов ― тоже. Тогда он встал и подошел к окну, может из форточки донеслось?

― Холодно! ― ехидно сказал незнакомый голос прямо за спиной Сирогузова. Тот обернулся, опять никого.

― Ты кто? ― Сирогузов весь обратился в слух.

― Угадай. ― Голос был высокий, походил на женский, но как разобрать точно, если собеседник прячется?

― Что за шутки? ― сердито сказал Сирогузов. ― Выходите, гражданин!

― Это я тебя, хочу спросить, Ваня, что за шутки? ― обиженно сказал голос. ― Я к тебе со всей душой, а ты что удумал? Укол! Ты же со школы таких безобразий не учинял. Это ж больно, блин!

― Но в регистратуре сказали, что колют не больно, ― промямлил Сирогузов.

― Ну, конечно! ― взвился голос. ― Ты еще скажи, что по телевизору правду говорят! Воткнут такую иглищу ― будь здоров! Не дай бог еще и заразу занесут.

― Ну, хорошо, пускай, ― сдался Иван, ― но вам-то какая печаль?

― Мне-то самая большая печаль, ― грустно сказал невидимка, ― в меня ее втыкать и будут.

― Так ты, что же, моя… задница, что ли?

― Фу, Сирогузов, фу! Мало того что ты паразит, так еще и шовинист!

― Но как же мне тебя, называть? Пятая точка, что ли?

― Во-первых не пятая, а Первая! Пер-ва-я! А во-вторых ― это как-то сухо, не родственно. Можно ― попа или попочка.

― Ну нет, мы еще не так близко знакомы, ― заупрямился Сирогузов, ― буду звать тебя Первая.

― Первая так Первая, ― согласилась покладистая попа. ― Ну, раз уж мы познакомились, предлагаю это дело отметить!

― Э-э, нет, работы еще много. И дома дел полно.

― Ой, не заливай, Сирогузов. Работы у тебя две фуфельных сметки. Ты их за час сделаешь. А домашних дел у тебя нет.

― Как так нет? А продуктов купить?

― Закажешь доставку.

― А прибраться?

― Завтра приберешься. Твой офисный дерматин меня уже достал! Я давно не елозила по барным стульям. Смекаешь?

― Хорошо, пойдем кофе попьем, в «Эклер».

― Хераклер! Едем в центр, в «Мoonstone». Завтра ― пятница, считай ― суббота! Оторвемся!

― Но там же дорого!

― Какой же ты унылый олень, Сирогузов! Живешь один в дешевой съемной однушке, в Мытищах. Не удосужился даже телек нормальный купить, а зарплата у тебя хорошая. На кой ляд тебе деньги, если ты их не тратишь?

― Я маме, в Марусинск отправляю.

― Ну и что? Все равно у тебя прилично на кармане остается. Ты же хотел с девушкой познакомиться. Передумал?

― Н-нет. Но я как-то…

― Ничего для этого не сделал? Знаю я тебя. Приедешь сейчас домой, уныло съешь свои унылые пельмени и залипнешь в телефон до часу ночи.

― Я вообще-то люблю пельмени, ― робко возразил Сирогузов, понимая, что в словах Первой есть доля правды.

― Ага, и жениться будешь на пельменях! ― фыркнула Первая. ― Тебе невеста нужна, дурень! И желательно, с московской пропиской. Короче, нефиг булки мять. Души свои сметы и поедем в «Moonstone», я покажу тебе жизнь!

Глава 2. Жизнь одна

В клубе «Moonstone» было шумно, пестро и пьяно. На сцене медленно переступало с ноги на ногу существо таинственного пола. Его длинные, черные волосы полностью закрывали лицо, темно-синее кимоно не по размеру подметало сцену, тонкие татуированные руки ломко обнимали стойку микрофона. Микрофон, как и лицо исполнителя, скрывался в волосах, и существо, время от времени, что-то в него бубнило, катастрофически не попадая в ритм с музыкой.

― Это же Орочи-кун! Божечки! Какой он ми-ми-ми! ― завопила Первая.

― Откуда ты знаешь? ― удивился Иван.

― У входа на афише было написано. Но ты ведь, как всегда, самого главного не заметил?

― Да почему это должно быть для меня главным?

― Это современная культура, нубок! Понимать надо.

― Какая же это культура? Он же в ритм не попадает, ― возразил Иван, пока Первая расталкивала толпу фанатов Орочи-куна и пробивалась к сцене.

― Не мешай балдеть, олень! ― огрызнулась продвинутая попа. ― Хоть одна часть твоего нелепого тела должна идти в ногу со временем. Орочи, ты ― лучший! Я хочу от тебя детей!

Иван в ужасе огляделся, не слышал ли кто? Но все взгляды были устремлены на сцену. Там с Орочи-куном случилась удивительная эволюция. Он откинул волосы назад и показалось узкое лицо, густо покрытое гримом, который, впрочем, не мог полностью скрыть прыщи на лбу и на шее.

― Пойдем выпьем, что ли, ― неуверенно предложил Сирогузов беснующейся Первой.

― А пойдем! ― неожиданно легко согласилась попа. ― Только, чур, заказываю я.

― Я думал вина, может… белого? ― почти взмолился Сирогузов.

― Вино будешь пить, когда состаришься, ― отрезала Первая. ― Ну-ка давай-ка для начала пинту мунстаута и пару рюмок ягера. Темненькое к темненькому!

― Оттопыриваешься, чел? ― Рядом с Сирогузовым за стойку присела девушка с ярко-красными волосами. ― Меня Лил зовут, а тебя?

― Иван, ― напряженно сказал Сирогузов и хотел было подать Лил руку, но Первая в его голове завопила: «Не смей!»

― Иван, это как-то лайтово. Давай ты будешь Айван. Типа как из «топика» по английскому Айван зе Грейт, Цзар-кенон и Цзар-бел, нас ими англичанка долбила.

― Да, у нас тоже англичанка очень требовательная в школе была. Мы ее даже прозвали «Топик», ― засмеялся Иван и отхлебнул изрядную порцию мунстаута, а потом отпил из рюмки сладковатый, пахнущий лекарством ягермейстер, ― выпить хочешь?

Общаться с Лил оказалось легко и приятно. Она без усилий поддерживала любую тему, пила коктейли, красиво наклоняя голову, отчего блестки на ее короткой огненной шевелюре начинали таинственно переливаться. Орочи-кун давно утопал со сцены, и на его месте уже энергично жестикулировал модный поэт Оzzin, выкрикивая в поредевшую толпу: «…Театр начинался не с вешалки, а с изнанки!»…

Вешалка! Иван и не заметил, как они с Лил сменили клуб на бар. Над столиками змеилась ядовито-зеленая неоновая надпись: «Слизерин». Он отдал пальтишко Лил и свою куртку гардеробщику, пытаясь вспомнить, как попал сюда. В памяти всплыли узкие, переулки, луна в облаках и тусклое золото креста на старинной церкви. Потом пришло понимание, что « Слизерин» не второй и даже не третий бар.

― Сколько же я потратил? ― озадаченно сказал Иван.

― Не думай об этом, жизнь одна! Завтра будешь париться, ― тут же включилась Первая.

― Иди танцевать, Айван! ― Лил уже соблазнительно извивалась на маленьком танцполе. Час был поздний, и посетителей в баре почти совсем не осталось, но подруга как-то договорилась с барменом и включили музыку.

Иван решительно шагнул на танцпол, сделал несколько движений и тут же почувствовал, что голова куда-то поплыла, отделяясь от туловища.

― Не боись, Ванëк, я с тобой! ― бодро пропела Первая ― Беру управление на себя!

Глава 3. Марш Сопричастных

― Вставай, чувак, демократию проспишь! ― раздался над ухом незнакомый голос. Ваня с трудом открыл один глаз. Над ним склонился какой-то парень в очках. Ваня медленно сел на диване. Он был не дома. Спал в одежде. На джинсах красовалось бурое пятно от пролитого «ягера». Голова болела и немного кружилась.

― Здоров, Демосфен! Ну ты и жег вчера! ― В комнату вошла бритая налысо девушка в военных штанах и футболке с надписью «Femozavr». ― Я Грета, короч. Это чучело в очках ― Бенди. А тебя Иван зовут, да? Тя Лил притащила вчера.

― Я… Да… Блин, мне ж на работу надо! ― прохрипел Иван, в ужасе озираясь. Судя по высоте потолков и обстановке квартиры, он был где-то в центре. Значит, можно еще успеть…

― Не парься, Ванек, Гретка тебя отмазала, ― усмехнулся Бенди и протянул Сирогузову банку энергетика.

― Как это, отмазала?

― Легко! ― усмехнулась Грета. ― Позвонила твоему шефу и сказала, что ты заболел.

― Но телефон же заблокирован!

― Телефон ― да, а палец твой ― нет. Да не парься, чел, не смотрела я твои интимные фотки.

― А где Лил?

― Кто ж ее знает? ― Бенди пожал острыми плечами. ― Она ведь из Штаба. Нам не докладывает. Наверное, уже на Марше. И нам пора.

― К-куда пора? ― тупо спросил Сирогузов.

― Как куда? На Марш Сопричастных! Ну ты даешь! Кто вчера вещал про «затхлое наследие Совка» и «неукротимое пламя свободы»?

― Я даже видос с тобой записала. Огнище! ― восхищенно сказала Грета.― Потом в инсту выложу.

― Это я вещала! ― похвасталась Первая. ― Они мне хлопали, между прочим!

― Во что ты нас втравила? ― Иван медленно встал.

― Да хрен его знает, я ж бухая была. И потом, ты отключился, а мне пришлось тут всë разруливать, так что теперь сам выкручивайся.

До Тверского бульвара они добрались без приключений. Там уже тусовалась молодежь разного возраста. Старшеклассники шумели и пили пиво, студенты стояли группками и тихо переговаривались, люди постарше пили что-то из фляжек, смеялись. У некоторых на лицах была такая же растерянность, как у Ивана. Шастали журналисты с фотоаппаратами. Тут же скучали несколько полицейских, стояла скорая. У скамейки, рядом с детской площадкой высокий парень в ветровке раздавал плакаты.

― Тебе к нему. Это Георгий, штаб-менеджер, возьмешь у него плакат и отдашь листовки, ― распорядился Бенди. ― Да ты не робей, меня тоже Лил притащила сюда пару лет назад. Она ж рекрутер, работа такая.

― А зачем оно тебе вообще, Бенди? Режим достал?

― Если честно, я в политике не шарю ни болта, ― признался Бенди, ― здесь чику закадрить проще. Ну и модно. Типа повстанец, типа не всë равно. Ну, бывай, увидимся еще.

― Первый раз? ― спросил Георгий, внимательно оглядывая Сирогузова. ― Не боись, нормально всë будет. Листовки давай.

― Скажите, а Марш согласован… санкционирован? ― спросил Сирогузов.

― А как же! Правда, на понедельник и не здесь, а в Крылатском, но это пустяки, не бери в голову. Вот, держи плакат.

Сирогузов взял плакат на длинной ручке. На плакате было написано: «Не хочу рожать при тоталитаризме!»

― Э-э, но я же мужчина, а тут написано…

― Да какая разница, что написано, ты что, сексист? ― нахмурился Георгий.

― Нет… наверное, ― промямлил Сирогузов, пытаясь вспомнить, что такое «сексист».

― Ну вот и славно. Теперь смотри, пойдешь в пятой колонне, с литераторами. ― Георгий указал на группу возрастных демонстрантов с фляжками. ― Их винтить, скорее всего, не будут.

― Почему не будут?

― Потому что нахрен никому не нужны. Они бухать сюда приходят. Но для массовки годятся.

― А если все же повинтят?

― Ну, телефон в трусы спрячь. Потом в автозаке фоткай побольше и выкладывай в сеть. Особенно, если кому-нибудь рожу расквасят. С кровякой ― вообще идеально!

― Но человек ведь может случайно упасть, толпа, давка.

― Тебе не пофиг? И потом ради правды можно и приврать чутка. Мы ― хорошие, они ― плохие. Не забывай!

Идти в колонне с литераторами оказалось весело и выгодно. Они все время шутили, смеялись и пили коньяк с бутербродами. Голодному Ивану это было очень кстати. Говорили о разном, ругали коллег-ватников, обсуждали размеры государственных грантов. Ваня хотел было спросить, как Марш Сопричастных сочетается с государственными грантами, но заробел.

Один пожилой растрепанный поэт все время хватал Сирогузова за рукав и спрашивал, заглядывая в глаза.

― Скажите, можно я не буду читать? Нет, вы скажите твердо! Не читайте, Петр Рафаилович! И я не буду!

― Достал уже, Рафаилыч, читай или пей! ― кричали ему со всех сторон, и тот нахохлившись принимался декламировать:

Над бульваром Тверским,

Точно стая трески,

Облака, облака, облака!

Я иду и пою

И свободу свою

Как младенца, несу на руках!

Поэта хвалили и кричали: «Вперед! На баррикады!»

Потом литераторы стали постепенно уставать и отставать от молодежи, часто останавливались, выпивали. Наконец закончился коньяк, а вместе с ним ― энтузиазм. Кое-кто просто ушел, но остальные принялись оглядываться в поисках заведения.

Неугомонный Рафаилыч воскликнул:

― Внимание! Смена образа! ― и тут же прочел:

Над бульваром Тверским,

Как гнилые носки,

Облака, облака, облака!

Я иду не спеша,

И, червонцем шурша,

Погружаюсь в уют кабака!

Тут все принялись опять хвалить Рафаилыча, а один литератор с бакенбардами тихо сказал Сирогузову, словно извиняясь:

― Не судите строго. Петечка, конечно, графоман, но свой. Это много значит.

― Что за скука! Они сейчас пойдут в чебуречную. Это просто фу! ― неожиданно включилась Первая.

― Ты всë еще здесь? ― ехидно спросил Сирогузов.

― Смешно! Я всегда с тобой.

― И что ты предлагаешь?

― Давай догоним Марш.

― Может, не стоит? С меня хватит приключений.

― Ну, давай хотя бы поближе подойдем, вдруг там что-нибудь интересное? Ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! ― принялась канючить попа.

― И ты обещаешь хорошо себя вести?

― Честное пионерское!

Однако попасть в эпицентр событий у них уже не вышло. Площадь у памятника Пушкину отгородили. Вдоль ограждений стояли бойцы ОМОНа. За их спинами волновалась толпа, щелкали фотоаппараты. Кто-то кричал в мегафон, но неразборчиво. Найти Грету или Бенди в таком хаосе было нереально. Сирогузов немного прошел вдоль ограждения, огляделся. У палатки с мороженым курил здоровенный полицейский в бронежилете и шлеме.

― Опоздал? ― участливо спросил полицейский Сирогузова.

― Ага, ― вздохнул Иван.

― Ну, ничего, в другой раз сходишь. Лозунг у тебя что надо. Рожать, стало быть, при тоталитаризме не собираешься?

― Это случайно получилось, ― сконфузился Иван.

― А работаешь где?

― Сметчиком в офисе.

― Нравится?

― Ну да.

― А я рыбалку люблю, ― мечтательно сказал гигант. ― Уже и снасть купил, и распланировал все за месяц, думал, в субботу сорвусь. С друзьями договорился… а тут Марш этот ваш.

― ПЛЮНЬ В НЕГО! ― внезапно рявкнула Первая. ― ПЛЮНЬ! ― Ивана, словно током ударило, он даже сообразить ничего не успел, плюнул в собеседника.

― Ну, зачем ты так? ― Полицейский устало вздохнул. ― Сказал бы сразу, что хочешь к остальным. Новый совсем броник выдали, а теперь плевок оттирать.

Он подошел к Сирогузову, сунул того под мышку и понес в автозак под вспышки фотокамер.

В автозаке было весело и шумно, несколько школьников и студентов селфились, знакомились, оживленно делились впечатлениями. Через полчаса, когда шум на площади стал стихать, к ним в автозак заглянул известный писатель и шоумен Митя Бовидов. Он был одет в просторные высокие сапоги, шаровары и перепоясан кушаком, точно разбойничий атаман.

― Братцы, вы ― лучшие! Вы ― будущее! ― воскликнул Бовидов, прижимая руки к груди. ― Вся страна с вами! Да что там страна… Я с вами!

Он хитро подмигнул Сирогузову и стал доставать из сапог бутылки с водкой. Из-за кушака явилась змея краковской колбасы, которую Бовидов обмотал вокруг себя для конспирации. Все выпили и сделали групповое селфи с Бовидовым.

― Ну, братцы до скорой встречи! ― сказал Бовидов ― И рад бы остаться с вами, но у меня утром лекция в Париже. ― Он постучал в дверь автозака. ― Открывай, шеф!

Бовидову немедленно открыли, и он растаял в синих сумерках.

Через час из машины их выпустили, раздали паспорта и отправили восвояси.

Утром Сирогузова разбудил телефон.

― Привет, Айван! Это Лил. Как сам? ― Как только Иван понял, кто ему звонит, у него от волнения слегка закружилась голова и вспотели ладони.

― Ничего, в горле только пересохло, ― выдавил Сирогузов.

― Давай-ка встретимся, разговор есть. Сможешь быстро приехать?

― Да! То есть давай, конечно! Где?

― Давай в «Лангусте и мангусте», на Чистых прудах? Знаешь?

― Найду, ― сказал влюбленный Сирогузов.

Субботним утром в кафе было пусто. Лил сидела за столиком у окна. «Какая она классная!» ― подумал Сирогузов.

― В общем, дело такое, Айван, ― без прелюдий начала Лил, ― Грета смонтировала видео с посиделок у Бенди, где ты выступаешь с речью. Ты там бухой, конечно, но клевый. Вчера залили всë в ютьюб и еще кое-куда по мелочи. Короче, видос ― пушка! Пятьсот тысяч просмотров, а после того, как в сети завирусилось видео, где мент тебя в автозак тащит, просмотров стало восемьсот тысяч. Потом у тебя еще в активе селфи с Бовидовым, где вы в автозаке колбасу едите. Он ― старый лис, тут же у себя в блоге написал, что вы давние друзья и ты его любимый ученик. Еще выяснилось, что ты выпивал на Марше с членами ПЕН-клуба. Они тебя помнят и приняли заочно в клуб почетным членом. Короче, в Штабе решили сделать из тебя мегаинфлюэнсера. Дают денег. Понимаешь меня?

― Понимаю. А что такое инфлюэнсер? ― завороженно спросил Иван.

― Лидер мнений. Звезда, в общем, ясно?

― Ясно. Но я ведь ничего такого не умею.

― И не нужно. Тебе всë уже формируют, и легенду, и спич. Но, чтобы закрепить образ борца с режимом, тебе нужно будет уехать из страны.

― Для чего?

― Ну, здесь тебя могут преследовать. Могут даже в тюрьму посадить. Во всяком случае, мы обязательно об этом напишем.

― Понятно, а на самом деле будут преследовать?

― Скорее всего, нет. Кому ты сдался? Ты не про то думаешь, Айван. Тебе выпал шанс, понимаешь. Станешь богатым, посмотришь мир, а взамен немного притворства, сущий пустяк. Я, если честно, тебе завидую.

― И куда лететь?

― Для начала в Париж. Потом посмотрим.

― Божечки! Париж! Шелковые трусы! Ми-ми-ми, ― ворвалась в беседу Первая.

― Замолкни, я еще не решил, ― мысленно сказал ей Иван.

― Сирогузов, ты совсем дебил? Это же Европа, браток. Цивилизация! Будешь как сыр в масле кататься.

Иван решил не отвечать попе, а Лил сказал:

― У меня мама в Марусинске, одна. Как с ней быть?

― А что поменялось-то? Слал ей письма из Мытищ, будешь слать с Монмартра. Я уже не говорю о деньгах. С твоими новыми возможностями мама твоя в Марусинске бизнес сможет открыть. Салон маникюрный или еще что. ― Лил мечтательно вздохнула.

― А ты ко мне прилетишь в Париж?

― Что? ― Лил немного смутилась. ― Вообще я всем говорю, что лесбуха. Это для имиджа полезно, но к тебе… Да, прилечу!

― Вот! Я же говорила! Со мной не пропадешь. Прославился, девчонку крутую закадрил, и всё благодаря мне! ― Первая была в восторге.

Глава 4. Философский Боинг

Путь от дома до самолета прошел как в тумане. По дороге Ивана все узнавали. Таксист взял автограф для сына. Девушка на приемке багажа попросила с ней сфоткаться. Тут же к ним присоединилась остальная очередь. В кафе его покормили бесплатно и попросили расписаться на стене маркером. Всë это время Первая победно щебетала.

Наконец Иван добрался до своего места в проходе. На месте у окна уже сидела худая бледная тетка лет пятидесяти. Отчего-то она показалась Сирогузову знакомой. Он опустил взгляд на ее тонкие белые руки и всë понял.

― Орочи-кун! Это же вы!

― Вот блин, спалилась. ― Тëтка досадливо повернулась к Сирогузову и вдруг просветлела лицом. ― Вы же Айван, блогер! Господи, я лечу в Париж с самим Айваном!

― Ну да, это я, ― скромно потупился Сирогузов, ― вы лучше скажите, как у вас получается перевоплощаться? Даже прыщи, и те ― бутафория!

― А, это? Пустяки! Я десять лет в Смоленском театре Пьеро играла, а потом еще пять лет Железного Дровосека. Хотела Тома Сойера еще сыграть, сорок лет, самое время для серьезной роли. Но режиссер-гад сказал, мол, больно длинная.

Я решила ну его все к хренам! Сменила образ, уехала в Москву.

― А вот ваши песни, это что, японский язык?

― Смеешься? Я всë на ходу придумываю и бубню в микрофон. Знаю, что не в ритм, но ничего не поделаешь. Слуха у меня нет.

― А теперь куда собираетесь?

― Подруга у меня в Руане живет, Жанночка. До пятидесяти лет в театре Чиполлино играла. Ударник! Талантище! Вот, еду навестить.

Между тем самолет набрал высоту, разрешили отстегнуть ремни. В салоне стало шумно.

В проходе, точно розовый дирижабль возник писатель Бовидов. Сирогузов надеялся, что Бовидов его не заметит, но тот направился прямиком к Ивану.

― Ба! Какая встреча, мон шер ами! ― воскликнул Бовидов, выдергивая Ивана из кресла ― Идите-ка ко мне сюда! Идите-идите, не стесняйтесь. Господа! Внимание! С нами летит мой друг и ученик Айван! Прошу аплодисменты! ― Все принялись аплодировать и кричать «ура!».

― И хотя мы все еще на территории тоталитарного государства, ветер свободы уже освежает нам лицо! ― Бовидов прижал Сирогузова к своему пузу и громко расцеловал его в обе щеки.

― ВАНЯ! Он меня щупает! ― заголосила Первая.

― Славно ты взлетел, Ванюша, ― жарко зашептал Бовидов на ухо Сирогузову ― но запомни, главный диссидент здесь ― я. Будь моим завоевателем! Александром или Нероном, а я буду твоим Аристотелем, твоим Сенекой! Учитель и ученик, классика. Эти менеджеры из Штаба ничего не смыслят. Я укажу тебе путь. Сожги для меня Рим!

Тут самолет вошел в зону турбулентности и Сирогузова швырнуло обратно на сиденье.

― Всем шампанского за мой счет! ― возвестил Бовидов и уплыл к себе в бизнес-класс.

До гостиницы Иван не доехал. Автобус остановили, пассажиров высадили. Дорогу перегораживали баррикады из перевернутых мусорных баков. Горели сваленные вместе покрышки. Рядом находилось множество людей в ярких желтых жилетах.

― Ну вот, опять, ― сказал человек, стоявший рядом с Сирогузовым, ― так и до революции недалеко.

― Вы говорите по-русски! ― обрадовался Ваня.

― О! Соотечественник. Какими судьбами? ― оживился человек.

― Меня Иваном зовут. Я.. приехал учиться! ― нашелся Сирогузов, слово «инфлюэнсер» говорить было как-то неловко.

― А я Андрей, работаю масоном.

― Кем?!

― Разнорабочим, здесь это так называется. Не вовремя ты приехал, Иван.

― Почему?

― Видишь, что у нас творится. Страна катится под откос. Люди бедствуют, выходят на улицы. Налоги адские, рабочих мест не хватает. Бензин дорожает с каждым днем. Короче ― ж… задница.

― Но мне сказали, у вас тут хорошо, Европа, цивилизация.

― Было хорошо, когда я в девяностые из Сестрорецка уехал. А теперь вот так. Домой нужно валить.

Тут раздался вой сирен. Показались бронированные машины с мигалками, через мост спешили конные полицейские.

― Жандармы! Уходить нужно. ― Андрей побледнел, заозирался.

― А мы-то здесь при чем? ― недоумевающе спросил Иван, но тут же заметил, что прочие пассажиры автобуса обратились в бегство.

― Они разбираться не будут. Стопчут этих, а потом и за нас возьмутся. Давай-ка, брат, айда в переулок! Жандармы сейчас лютуют, вчера на Елисейских в одного из них коктейль Молотова попал, увезли с ожогами.

Сирогузов бросился за масоном в узкий проход. За их спинами слышались крики, стучали копыта. Потом были хлопки и странный свист, словно запускали фейерверк.

― Мерде! Слезоточивый! На, замотай лицо. ― Андрей сорвал с шеи арафатку, сунул Ивану. Тот кое-как завязал платок, закрыв нос и рот. В переулок стал просачиваться белесый туман. Защипало глаза.

― Бежим дальше! ― Андрей рванул вниз по переулку. Иван за ним. Сердце бешено колотилось. Дышать под платком было трудно. Наконец они выметнулись на широкую улицу. Дым от горящих покрышек мешался с газом. В дыму метались люди. Жандармы в черных доспехах колошматили кого-то дубинками без всяких сантиментов и без жалости. Подъехала бронированная машина, из надстройки на ее крыше ударила тугая струя воды. Она сбила Сирогузова с ног, и он покатился по улице. Небо ― асфальт , небо ― асфальт.

― Жопа-жопа-жопа! ― орала в голове Сирогузова Первая.

Он попытался откатиться в сторону, ухватиться за что-нибудь, и тут на него сверху упал огромный двухметровый негр. Свет погас.

Потом Сирогузов понял, что он ― дыня и лежит вместе с такими же дынями на рыночном развале. Вдоль прохода идет писатель Бовидов под руку с Лил. На Бовидове красный кушак, феска и сильно растянутая майка «Femozavr», а на Лил ― свадебное платье. Бовидов останавливается возле лотка, берет Сирогузова в руки и говорит Лил:

― Не правда ли, ма шерри, эта дыня напоминает Россию? Она сладка внутри, шершава снаружи и не знает, где у нее начало, а где конец. Но я могу внести в этот вопрос определенность!

Тут Бовидов выхватил из-за кушака кривой нож и рассек Ивана пополам. Сирогузов завопил, задергался и вдруг проснулся.

Перед ним был монитор и на нем смета, а за окном начиналась весна.

***

Из сборника:

Пароход современности