Вот вам реальная история. Примерно три месяца назад женщина лет так тридцати двух рассталась с жизнью во время взрыва камикадзе на автобусной остановке. Не только она рассталась с жизнью — много разных добрых людей. Но история про нее.
Людей, погибших во время теракта, отвозят на вскрытие в Институт патологии в Абу-Кабире. Многие ключевые фигуры израильского общества дивятся этому обычаю, да и те, кто работает в Абу-Кабире, пребывают в некотором недоумении, поскольку причина смерти в результате теракта известна заранее, а труп — это вам не киндер-сюрприз, который можно открыть и не знать наперед, обнаружится ли внутри парусник, гоночная машина или игрушечная коала. При вскрытии, понятно, всегда обнаруживают одно и то же — металлические шарики, гвозди и прочие мелкие предметы. Короче говоря, минимум сюрпризов. Но в случае этой тридцатидвухлетней женщины они обнаружили кое-что еще. В ее теле были не только все эти металлические предметы, прорвавшие плоть, но и десятки опухолей, громадных опухолей. Опухолей, укоренившихся в желудке, печени и кишечнике, но особенно — в голове. Когда хирург из Института патологии заглянул в ее череп, он сразу сказал: «Мамочки!» — так это было ужасно. Он увидел десятки опухолей, вгрызшихся в мозг, как клубок безжалостных червей, готовых жрать, жрать и жрать.
Здесь наступает этап научного заявления: если бы эта женщина не погибла во время взрыва, она свалилась бы с ног в ту же неделю и скончалась бы из-за опухолей максимум за месяц-два. Неясно, как такая молодая женщина могла страдать такой прогрессирующей стадией рака и ничего не знать. Может, она была из тех, кто не любит ходить по врачам или думает, что мучающие ее боли и головокружение — обычное дело и что все пройдет само. Так или иначе, когда ее муж приехал в морг на опознание, хирург колебался, рассказать ему об этом или нет. С одной стороны, эти опухоли могли послужить ему некоторым утешением — когда знаешь, что твоя жена все равно умерла бы, нет нужды винить себя, мучаясь вопросами вроде: «Если бы только в тот день она не пошла на работу╬» или «Если бы только я подвез ее на машине╬». С другой стороны, такое открытие могло усугубить его горе, превратив эту ужасную непредсказуемую смерть в менее непредсказуемую, но еще более ужасную: ведь женщина умерла дважды, смерть ее была неизбежна, как если бы небеса хотели убить ее наверняка, и никакие мысли на тему «что бы было, если бы» не смогли бы ее спасти, даже в мечтах. С третьей стороны, подумал хирург, какая, собственно, разница? Женщина мертва, ее муж — вдовец, ее дети — сироты; вот что важно, вот что страшно, а все остальное — чепуха.
Муж попросил разрешения опознать женщину по стопе. Обычно люди опознают своих близких по лицу. Но он попросил опознать ее по стопе, подумав, что если он увидит лицо мертвой, то это зрелище будет преследовать его до конца дней — вернее, того, что от них осталось. Он так любил ее и так хорошо знал, что мог опознать по любой части тела, а стопа из всех частей тела казалась ему самой далекой, нейтральной, чужой. Он смотрел на стопу еще несколько секунд после того, как опознал волнистые, едва уловимые формы ее ногтей, толстенький и слегка искривленный мизинец, закругленные углы треугольника ее подошвы. Возможно, это было ошибкой, думал он, все еще глядя на крошечную стопу (тридцать пятого размера), возможно, это было ошибкой — выбрать стопу. Лицо мертвого похоже на лицо спящего, но стопа мертвого — нет, смерть, прячущуюся за каждым ногтем, ни с чем не спутать. «Это она», — наконец сказал он хирургу и вышел из комнаты.
Хирург пришел на похороны этой женщины, и не только он — там был и мэр Иерусалима, и министр внутренней безопасности. Оба они лично пообещали мужу отомстить за эту жестокую смерть, часто называя по имени его и покойницу. Они наглядно и эффектно повествовали о том, как найдут и накажут людей, подославших убийцу (самому камикадзе уже невозможно было отомстить). Казалось, что самого мужа эти обещания сильно смущают. Создавалось впечатление, что они не очень его интересуют и что скрывает он это только из уважения к чувствам взволнованных общественных деятелей, верящих, что их яростные речи приносят ему некоторое утешение.
Во время похорон хирург опять захотел рассказать мужу, что его жена была на грани смерти, и тем самым несколько развеять атмосферу неловкости и мщения, витавшую надо всем мероприятием, — но снова промолчал. На обратном пути он пытался пофилософствовать на тему всего происшедшего. Что такое рак, подумал он, если не теракт Господень? Что Бог делает с нами, если не устраивает террор в знак протеста против╬ чего-то там? Чего-то такого возвышенного и трансцендентного, чего мы и понять-то не можем? Как и работа в Институте, мысль хирурга была точной и аккуратной, но, в сущности, ничего не меняла.
В ночь после похорон мужу приснился печальный сон, в котором мертвая стопа гладила его лицо, и он проснулся взволнованным и перепуганным. Он тихо-тихо прошел на кухню, стараясь не разбудить детей, и в темноте сделал себе чаю. Он выпил обжигающий чай, но продолжал сидеть на кухне без света. Он пытался придумать что-нибудь, чего бы ему хотелось, что-нибудь, что доставило бы ему радость, хоть что-нибудь. Пусть даже что-нибудь, чего он на самом деле не мог позволить себе из-за детей или из-за денег. Но ничего не приходило ему в голову. Он чувствовал, что полон чего-то вязкого и кислого, что залепило ему грудь, и это было не горе. Это было гораздо хуже горя. Он прожил столько лет, а теперь жизнь казалась ему всего лишь ловушкой, лабиринтом, даже не лабиринтом — просто комнатой из одних стен, без двери. Что-нибудь должно быть, упорно думал он, что-нибудь, чего мне бы хотелось, даже если я никогда в жизни не смогу это получить, ну хоть что-нибудь.
Есть люди, кончающие жизнь самоубийством после потери близких, есть те, кто обращается в религию, а есть те, кто всю ночь просиживает на кухне и даже не ждет, когда взойдет солнце. Свет начинает проникать в квартиру снаружи, и вот-вот проснутся малыши. Он попытался снова вспомнить прикосновения стопы из своего сна и, как это всегда бывает со снами, сумел лишь вспомнить, но не почувствовать. «Если бы только в тот день она не пошла на работу, — подумал он, заставляя себя встать. — Если бы только я подвез ее на машине. Сейчас бы она все еще была жива, сидела бы со мной здесь, на кухне».
Предисл. и пер. с иврита Линор Горалик
Публикация:
