«Петербург вырос на костях его строителей» – этот миф настолько устойчив, притом не только у обывателей, но даже у тех историков, кто не исследовал данную тему специально, что до последнего времени почти не обсуждался. Между тем в этой истории есть несколько интересных поворотов.
На зависть «шведу»
Он был пущен в середине XVIII века шведами, что неудивительно – ведь это у них отняли устье Невы, это шведские пленные прорубали первые просеки будущих улиц (и в случае Невского проспекта, прорубая с двух сторон, промахнулись с направлениями» проспект, задуманный прямым как стрела от Лавры до Адмиралтейства, переламывается, как всем известно, у Московского вокзала).
Этими слухами шведы пытались хоть как-то отомстить за своё поражение в Северной войне. Зависть к государству-победителю, возводившему сказочную столицу, требовала любой ценой обесценить его успех.
Слухи были подхвачены и передавались как по эстафете, приобретая всё более апокалиптический вид. Если Обри де Ла Моттре, французский агент шведского короля Карла XII, говорит о 30 тысячах погибших при основании новой столицы, то английский путешественник Фрэнсис Дэшвуд заявляет уже о 300(!) тысячах. Подобных авторов было десятки, и каждый заверял, что пишет «со слов знающих людей». Совестливым отечественным публицистам и писателям, а тем более прямым обличителям «царизма», не приходило в голову отнестись к подобным заявлениям хотя бы с минимальной долей здравого смысла. Да и в Европе даже два века спустя к страшным цифрам продолжали относиться с полным доверием. К примеру, модный между двумя мировыми войнами французский писатель Люк Дюртен (Luc Durtain, 1881–1959), посетив Ленинград, писал в своей книге «Балтика» (1928): «Возведение этого города из камня унесло больше человеческих жизней, чем земляные работы в Версале». В книге «Другая Европа» он приводит и свою цифру: «Город стоит на костях – на болоте, где царь Пётр похоронил 150 тысяч рабочих».
Тут надо пояснить про Версаль. В данном случае один миф наложился на другой: при строительстве Версаля действительно погибло много людей, что во время французской революции 1789 года было поставлено в особую вину французским королям, а число погибших было преувеличено до пределов вероятия. Для многих поколений французов, воспитанных в преклонении перед революцией, «жертвы Версаля» стали меркой для сравнений.
Ценные рабочие
А в наши дни кто же не знает про «город на костях»? Правда, доказательств этой «общеизвестной истины» никто никогда так и не представил, и при ближайшем рассмотрении выясняется: тезис «город-на-костях» решительно ничем не подтверждён – ни историческими документами, ни церковными и кладбищенскими книгами.
«Мы увидели по спискам канцелярии строений из года в год именные перечни одних и тех же работников из одних и тех же мест», – пишет автор монументальной «Истории Санкт-Петербурга с основания города до введения в действие выборного городского управления, по учреждениям о губерниях. 1703–1782» (СПб, 1884) Пётр Николаевич Петров.
Рабочие жили в Петербурге в две смены с мая по ноябрь – по три месяца смена. В холодное время строительные работы за отдельными исключениями останавливались. Из «доношения» обер-комиссара Канцелярии от строений Ульяна Сенявина следует, что в 1712 году из 2210 присланных в Петербург ремесленников умерли 61, а 46 оказались «дряхлыми за старостью» (цитирую по: О. Г. Агеева. «Величайший и славнейший более всех градов в свете» – град Святого Петра. Петербург в русском общественном сознании начала XVIII века. – СПб., 1999, стр. 110). То есть смертность в этой группе ремесленников, явно не юношей, составила 2,76 %. Это близко к коэффициенту смертности среди взрослых в наши дни в Конго, Бурунди, Либерии и ещё в ряде стран – притом что в них не идёт война, население получает необходимые прививки и не трудится на строительстве новой столицы. Смертность простых людей три века назад вообще была высока во всем мире – что в Версале, что в Петербурге, что в Лондоне. Причём конкретно в Петербурге рабочих постоянно не хватало и их берегли.
Не подтверждает сколько-нибудь значительную смертность присылавшихся по разнарядке людей и такой факт. Е. А. Андреевой, изучавшей ведомости о присылке работников в Петербург, удалось установить, что губернии не должны были досылать работников взамен умерших, что при высокой их смертности было бы печальной необходимостью. А вот некомплект взамен сбежавших по дороге плюс недопоставленных изначально восполнялся в обязательном порядке. Ясно, что это были несопоставимые величины. По подсчетам исследовательницы, в первое, самое тяжёлое, десятилетие в Петербурге из общего числа 227 тысяч работников умерло от 13,5 до 18 тысяч человек. Интересно, что выведенная самим императором «плановая» величина («для пустоты») заболевших, умерших и сбежавших по дороге составляла около 8 %.
Как для профилактики, так и для лечения заболеваний среди рабочих применялась водка, настоянная на сосновых шишках, рыбий жир, соль и уксус. И даже «рейнское вино» («к лекарствам болных салдат дано вина… девяносто пять ведр»).
Из бумаг главы Канцелярии городовых дел князя А. М. Черкасского видно (цитирую по А.М. Буровский. Петербург как географический феномен. – СПб, 2003, стр. 67), что в 1717 году на 32 тысячи рабочих числилось 1000 больных (три процента и, естественно, не все они умерли) и 3200 кашеваров (по одному на 10 едоков!!!). Причем 1717 – последний год, когда привлекались рабочие по развёрстке. После этого город строили уже почти исключительно вольнонаёмные.
Даже сверхосторожный советский историк С. П. Луппов, не упускавший случая вставить перестраховочную оговорку про «вековую отсталость» России, «тормозившую всякую инициативу», и тот констатировал в своей книге «История строительства Петербурга в первой четверти XVIII века» (М.–Л., 1957): «К 1720-м годам XVIII века в Петербурге создалась настолько прочная база для вербовки наёмных рабочих, что правительство смогло почти полностью отказаться от трудовой повинности».
Вольнонаёмных, впрочем, было немало и на ранних стадиях – на «великую стройку» люди стремились попасть ради хорошего заработка, особенно каменщики, печники, плотники, кровельщики, столяры, мостовщики, кирпичники, черепичники (редкая тогда специальность), возчики. А ещё Петербург был магнитом для беглых всякого рода – и до 1717 года, и после. Нуждаясь в рабочих руках, петербургские власти сплошь и рядом делали вид, будто верят беглому, что он на самом деле оброчный.
На этом фоне действительно массовой выглядит смерть тысячи с лишним строителей Ораниенбаума и Стрельны летом 1716 года. Александр Меншиков писал тогда кабинет-секретарю А.В. Макарову: «В Петергофе и Стрельне больных зело много и умирают непрестанно… больше тысячи померло». Сама аномальность этой цифры заставляет предположить какое-то массовое заболевание, скорее всего дизентерию. Характерно, что Меншиков просит в том же письме не сообщать о случившемся Петру I, поскольку «неисправления» на этой стройке и без того слишком «утруждают» государя.
Будь гибель тысячи человек рутинным на строительстве новой столицы явлением, Меншиков не обратился бы с подобной просьбой. Но его явно беспокоят выводы, которые может сделать царь: например, что его любимец в очередной раз на чём-то «сэкономил» – скажем, на провианте: купил по дешёвке порченый. Но отметиться у кабинет-секретаря надо, вдруг дело всплывёт?
Об аномальности меншиковской стройки говорят и цифры из уже цитировавшейся работы О. Г. Агеевой (стр. 79–81): в том же 1716 году на строительстве Невского проспекта из 3262 работных людей умерло 27 человек (0,83 %).
Ветвящийся миф
В ходе бурной застройки города в XIX веке при рытье котлованов под фундаменты новых зданий строители несколько раз натыкались на кладбища допетровского времени (XIV–XVI веков), но пытаться как-то датировать захоронения в то время никому не приходило в голову, и их по умолчанию относили к начальным годам Петербурга. Тогда господствовало мнение, что невская дельта всегда была краем «пустынных волн», где можно было встретить в лучшем случае одинокий «приют убогого чухонца». Теперь-то хорошо известно, что она была заселена – не сплошь, а «пятнами». Однако 100 и 200 лет назад находки черепов и костей, как всем казалось, убедительно подтверждали представления о городе, выросшем на костях его строителей.
У басни под названием «Петербург построен на костях» позже появились достойные отпрыски: железная дорога Петербург – Москва «построена на костях» («А по бокам-то всё косточки русские…» – Н.А. Некрасов), Транссиб «построен на костях».
Что касается Транссиба, советую посетить Красноярский краеведческий музей, в экспозиции которого вопрос о прокладке Транссиба замечательно освещён; я посещал этот музей ещё в советское время, когда любой факт, способный бросить тень на «царизм», выставлялся на самое видное место; но выставить, как видно, было нечего).
Причина во всех случаях одна: стремление принизить и обесценить российские достижения. Авторами мифов могли быть как иностранцы, так и «передовые общественники» российского разлива, сплошь и рядом искренние люди, мечтавшие о «народном счастье». Как можно было им не верить, пылким и бескорыстным?
Расследования, начавшись, будут, конечно, продолжены. В том числе, надеюсь, путём сравнения с другими «великими стройками» XVII–XVIII веков в Европе и на фоне такого показателя, как избыточность населения (Франция, Англия) или, наоборот, его дефицит (Россия, Швеция). Налицо интересные сюжеты: как и кем были вырыты ещё до всяких механизаций почти пять тысяч километров (это не опечатка!) французских каналов, кто вытесал в каменоломнях, начиная со Средних веков, баснословное количество камня ради возведения тысяч замков, дворцов и монастырей для своих господ, светских и духовных?
Публикация:
Существующий одновременно в двух воплощениях — как администратор А-Янус и как учёный У-Янус.
Янус Полуэктович Невструев — единый в двух лицах директор института и политолог блуждающий в прошлом и будущем!
Янус Полуэктович Невструев — единый в двух лицах директор института и политолог блуждающий в прошлом и будущем!