Ему 5 лет, он живет в соседнем доме, обещает на мне жениться, когда вырастет, и у него есть игрушечный пистолет. Когда у твоего ухажера есть оружие, то желания спорить с его решениями не возникает.
Севочка всегда рад меня видеть. Может, потому что я угощаю его конфетами и «Киндерами». А может правда влюблен. Он за мной ухаживает. Например, однажды он нёс мою сумку. Не пакет с продуктами, а любимую темно-синюю сумку-портфель. Сумка была тяжелая, а Севочка — маленький, и сумка глухо царапала основанием по асфальту. Этот звук царапал мне сердце. Но отобрать сумку значило задеть Севочку недоверием. Я позволила ему донести сумку до подъезда, сказала, что он — настоящий джентельмен и угостила шоколадной конфетой.
Севочку не смущает наличие штампа у меня в паспорте и наличие мужа дяди Миши у меня в семье. Наверное, он считает, что за 10−15 лет всё сто раз может измениться. А может, он ничего не считает, а просто любит конфеты, и я у него ассоциируюсь с шоколадом. Кто знает, может годы пролетят, а Севочкина любовь возьмёт и не угаснет, и ни моя старческая дряблость, ни вероятные морщины не омрачат в его глазах мой шоколадный образ, и Севочка останется верным своему первому чувству.
Получается, что Севочка — мой запасной аэродром. А что? Примадонне, значит, можно, а мне нет?
У Севочки нет мамы. Зато есть папа. С сердитым хриплым голосом Никиты Джигурды. Когда Севочкин папа впервые поздоровался со мной на полутемной лестничной клетке, мне захотелось бросить сумки, поднять руки и сказать, не оборачиваясь: «Я отдам кошелек, только не убивайте!» Вообще, они оба выглядят слегка неухоженными, но вполне себе приличными мужичками. Сердобольные женщины из подъезда назначили Севочкиного папу героем: мол, не сдал сына бабушкам, не нанял чужую няньку, а тянет пацана сам, уже третий год, с тех пор, как они остались без мамы. А мне кажется этот поступок нормальным. Что героического в том, что мужик просто не бросил своего сына? Нормальный поступок качественного мужика.
С моим сыном Даней Севочка не дружит. Точнее, он ни с кем из детей на площадке не играет, и Даня — не исключение. Как будущий отчим он мог бы быть подальновидней, да наладить бы отношения с пасынком уже сейчас, заблаговременно, но Севочка, наверное, решает проблемы по мере их поступления, и упорно называет Даню «майчик»: притворяясь, будто никак не может запомнить его имя.
Вчера Севочка с папой отловили нас у подъезда, когда мы с Даней возвращались из сада.
— Извините, Оля, — торопливо заговорил Севочкин папа. — Вы не могли бы присмотреть за Севкой, буквально пару часов, мне тут быстро метнуться надо…
Разве можно отказать Никите Джигурде?
— Конечно-конечно, не волнуйтесь, оставляйте на сколько надо. Не торопитесь. Давайте только телефонами обменяемся…
Я записала номер Севочкиного папы, которого, как оказалось, звали Вячеслав, и он, потрепав Севочку по щеке, заспешил к своей машине. Может, свидание у мужика? А что? Третий год без женщины…
Всеволод Вячеславович, значит. Ну что ж, проходи, Всеволод Вячеславович, будем ужинать.
Севочка был серьёзен. Даже насуплен. В игрушки играть отказался. Мультики не хочет. Планшет? Даня увлеченно показывает ему свою игру. Севочка смотрит, но скорей из вежливости, чем с реальным интересом. Первый раз такое вижу.
Я уточняю у парней, собираются ли они ужинать. Даня только что ужинал в саду, он не голоден, а Севочка приходит ко мне на кухню, взбирается на табурет, готов к приёму пищи.
— А у вас есть яйца и докторская колбаса? Папа обычно на ужин жарит яичницу с колбасой… — спрашивает Севочка.
— Сев, а давай сегодня ты борщ покушаешь, и рис с котлеткой? Очень вкусно!
— Значит, нет яиц, да? — разочарованно уточняет Севочка.
Я открываю холодильник, достаю нужный набор продуктов. Не спорю. Мой сын тоже заядлый консерватор: ввести в рацион новое блюдо или продукт стоит не малых усилий. Была б его воля — ел бы одну гречу круглосуточно.
Я растапливаю на сковороде сливочное масло, кидаю в него покрошенную колбасу, обжариваю ее до золота, заливаю яйцом, чуть присаливаю.
— И белый хлебушек макать. Есть? Я люблю макать…
— Найдем, Севочка.
Ставлю перед ним тарелку. На ней — румяная яичница, весенние кружочки огурца для украшения, подсушенный в тостере островок батона. Севочке жаль рушить натюрморт, он любуется, правит огуречный микс, и лишь потом приступает к еде. Его ушки смешно симметрично двигаются, когда он сосредоточенно жуёт.
Вдруг он ошарашенно поднимает голову от тарелки:
— Как ты… то есть как Вы это сделали?
— Что, Севочка?
— Эту яичницу. Это очень, очень вкусно. У папы не получается вкусно. Он не режет колбасу. У него яйцо прозрачное получается, теплое. Не вкусно. Я макаю, чтобы размазать…
Я понимаю, что Джигурда кидает на сковородку круглый ломоть колбасы и сверху разбивает яйцо. Яйцо не может пожариться сквозь пласт колбасы. Получается теплое сырое яйцо на куске колбасы… У меня сжимается сердце.
Севочка растет без мамы. Говорят, она просто сбежала из семьи три года назад. Я не понимаю, почему она, убегая, не схватила Севочку в охапку, не закутала его в одеяло, и не сбежала вместе с ним. Как можно добровольно уйти из квартиры, в которой смешно сопит в кроватке твой сын, и его круглая пяточка торчит из-под съехавшего одеяльца. Наверное, это какая-то бракованная женщина. У неё не включился или перегорел материнский инстинкт, он мерцает с рваными промежутками, раздражает больше, чем светит и согревает. Говорят, она сбежала к любовнику.
Значит, сломанная женщина Севочкина мама где-то обнимает чужого волосатого мужчину, а Севочку, пахнущего молоком и мармеладом, никто не обнимает. Ну, может, папа, перед сном, неуклюже сгребает Севочку в свои объятья, но это… мужское, мускулиное, командное… Это просто «я с тобой, сын!», а не мамино «да ты мой сладкий мой, мой любимый котенок…»
Севочка доел. Протер остатком хлеба тарелку, потянулся к чашке с чаем.
— Я всё-таки женюсь на Вас, когда вырасту, — вынес Севочка свой вердикт.
«Всё-таки точно путь к сердцу мужчины лежит через желудок,» — улыбаясь, думаю я.
— Хорошо, Севочка. Расти скорей, там видно будет.
Севочка рассказывает мне про свои игрушки. У него есть солдатики, есть два индейца, целый гараж машин и паровоз, который честно гудит и даже пускает пар. Папа подарил на 23 февраля. А ещё у него есть пистолет, но это я уже знаю. Я говорю, что у Дани тоже есть паровоз, и пистолет, и солдатики, но Севочка никак не реагирует. Точнее, он реагирует не так, как я ожидаю. Просто пожимает плечами. Ну и что. Какое ему дело до чужих игрушек. Странно…
Я протягиваю Севочке вазочку с шоколадными конфетами к чаю. Севочка и к ним холоден.
— Бери шоколадку, Сев!
— У меня аллергия на шоколад.
— Правда?
Я понимаю, что влюбился в меня Севочка не за «Киндеры», а вопреки им. Я почти каждую встречу дарила ему шоколад, он вежливо брал конфету и не ел. Такой недетский соблазн. Другой бы возненавидел, а Севочка нет.
Наконец, Севочкин папа звонит в домофон. Даня и Сева в этот момент спокойно смотрят мультики в большой комнате.
Джигурда тяжело вваливается в мою прихожую. Ему неловко, что он оставил ребенка чужой тётке и убежал по своим делам. Он действительно спешил, даже бежал. От него пахнет… чесноком.
Запах — это коммуникация. Он о многом говорит. Запах чеснока информирует окружающих, что Джигурда — отец-одиночка, ему категорически нельзя болеть, потому что у него нет тылов, но есть Севочка, и поэтому Джигурда вынужден защищать себя от сезона простуд дешевым и надежным способом — чесноком. Какие свидания? С чего я взяла? «Мне не до женщин сейчас, я выживаю, как могу,» — говорит чеснок хриплым голосом Никиты Джигурды.
— Вот, это вам, — Слава протягивает коробку конфет. Он по пути забежал в магазин и купил компенсацию за то, что я подменила его на посту.
— Слава, послушайте, не нужно никаких конфет, мне было совсем не сложно. Наоборот, это было удовольствием…
— Не лукавьте. Севка сложный. И в саду говорят. Он не играет с детьми. Один всё время. Отдельно. Его сложно увлечь. Это последствия…
— Я поняла, — перебиваю я Славу. Я не хочу, чтобы он передо мной оправдывался. Он ни в чем не виноват. Ни он, ни Севочка.
— Возьмите конфеты, Оль. Мы с Севкой аллергики оба. Не едим шоколад. Я Вам купил.
— Хорошо, Слава. Я возьму. А это тогда ответный подарок. Держите. В нижнем судочке рис с котлетами, в верхнем — борщ. Вчерашний, но очень вкусный. Хоть поужинаете. Всё без шоколада, — улыбаюсь я.
Мне неловко за поступки сломанной женщины. Мне не хочется, чтобы Джигурда думал, что все женщины — сломанные. Я хочу, чтобы он встретил милую уютную женщину со вкусными руками, которая его отлюбит, отогреет, откормит, реабилитирует весь женский род, и чтобы Джигурда стал пахнуть борщом и парфюмом.
— Спасибо, — Слава смущён.
— Слава, приводите завтра к нам Севу на ужин. И сами приходите. Я вас с мужем познакомлю. Шарлотку испеку.
— Мы уезжаем завтра, — в прихожей появляется Севочка. Мультик закончился, и он пришел одеваться.
— Уезжаете? Куда?
— Понимаете, — Слава опять смущается. — В саду в это время активно идет подготовка к 8 марта. Песни про мам, всякие подарки мамам, мимозы, тюльпаны… мамам… Я уже третий год увожу его на море в этот период, чтобы…
— Я поняла.
Вся Севочкина группа сделает тюльпанчики из цветной бумаги: красный бутончик, зеленый стебелечек, и под трогательную песню, что мама — королева красоты, дети будут дарить цветы мамам. Мамы будут плакать от щемящей нежности и прижимать детей к себе, и целовать их в макушки, пахнущие молоком и мармеладом. А Севочка опять останется в углу, с отсутствующим выражением лица. Его тюльпанчик не нужен сломанной женщине. Ей любовь чужого волосатого мужика ценнее. Господи, как она могла? Я не могу понять, эта информация не умещается у меня в голове, всё время вылезает, топорщится, торчат неуместными острыми углами вопросы без ответа. Мне, чтобы выключить осуждение этой женщины, нужно найти любое, самое слабенькое и неправдоподобное оправдание. Ну, что у неё не было другого выхода. Что она… Что она… Я сдаюсь. Я не знаю, как можно решиться на такое. Сломанная женщина. Нет других оправданий. Ответственность за то, что Севочка даже при самом лучшем папе рискует вырасти сломанным Севочкой — на ней. Он уже сейчас прячется в раковинку, он не заряжен детским задором, он взрослый ребенок с грустными, всёпонимающими глазами и одиноким мятым тюльпанчиком в руках, который некому подарить…
— Сева, — я присаживаюсь к нему и помогаю застегнуть курточку. — Ты едешь на море! Это же здорово!!! Я тебе знаешь как завидую!
Сева смотрит мне в глаза, не мигая. Он мне верит.
— Обещай, что когда вернёшься, придешь к нам в гости! И привезешь мне ракушку. Обещаешь?
Севочка кивает. Он привезет. Он обязательно привезет мне ракушку.
— А ты сделаешь мне такую же яичницу? Как сегодня?
— Волшебную яичницу? Я сделаю тебя пять, нет десять, нет, пятнадцать яичниц!
— Я же лопну!
— Лопнешь? А мы тебя опять надуем!
Севочка смеется. Я в первый раз вижу, как Севочка смеётся… Я повязываю ему шарф и поправляю шапочку с бумбоном. А потом мы с Даней машем Славе и Севочке в окно, следим за тем, как они идут к своему дому. Метров за десять они подрываются, и бегут к подъезду наперегонки… Два добрых, милых, неухоженных мальчишки.
Я расстилаю Данину постель и помогаю ему надеть пижаму. Мы болтаем с сыном про космонавтов, про новую девочку Сонечку из группы, про аквариум с рыбками и про то, что такое аллергия. Наконец, сын начинает сопеть, я нежно целую его в тёплую щёчку, поправляю одеяльце, и, оставив включенным сливочный ночник, выхожу из детской…
Дура она, эта сломанная женщина, просто дура.
***
© Ольга Савельева
TELEGRAM BARCAFFE
Публикация:
