Одна женщина приехала в Индонезию в поисках покоя, потому что не заслужила света.
История скучная, хоть пруд пруди. Для покоя женщине требовалось рисовое поле, красивый мотоцикл и дом в балийском стиле со статуей Ганеши меж цветочных грядок.
Вероятно, женщина была мудак, потому что все сбылось прямо в таком виде: и дом, и поле, и мотоцикл со стразами. Бойтесь своих желаний, если вы мудаки.
РИСОВОЕ ПОЛЕ
Есть люди, на которых пуще других давит атмосферный столб, поэтому их со временем относит ближе к экватору. Поскольку вся жилая зона у экватора, в целом, одинаковая, важно селиться не абы где, а непременно возле маркеров локальной экзотики. Сады плюмерий своей вечной цыгаркой я уже коптила, в бушующее море – плевала, поэтому на Бали таким маркером, очевидно, должно было стать зеленое, как пузырек яда, рисовое поле до горизонта.
“Исполнить” – сказал кто–то над самым ухом и – загалдело. Нет, интуитивно я, конечно, догадывалась, что бескрайнюю зелень кто–то сеет и даже жнёт, но подробно весь цикл представить не могла. Он начинается сразу после уборки одного риса и посадки другого. Квадратная болотная лужа, оставшаяся на месте былых красот, пованивая органическими удобрениями, оживает сама по себе и пузырится, силясь выплюнуть что–то страшенное и дикое. Поэтому, предусмотрительные балийцы запускают в жижу священную утку. Со всей утиной семьей и дальними родственниками.
Большую часть рисового цикла охочая до красот женщина–мудак живет с видом на три десятка грязных и галдящих рисовых уток, гармонично дополненных рисовыми жабами и рисовыми комарами. Хотели флору – получайте фауну. На бога надейся, а с ТЗ не плошай.
ДОМ В БАЛИЙСКОМ СТИЛЕ
Главный принцип балийской застройки – естественный воздухообмен. Воздухозабор и воздухоотдача, если повезло с воздухоциркуляцией. Между крышей и стенами тут расстояние в лучшем случае в два кулака, а над закрывающимися окнами – незакрывающиеся в виде узорных дыр в бетоне. Красиво, спасу нет. И гостеприимно на случай посетителей из той же фауны.
Вожделенный Ганеша на поверку непрост в обслуживании. Четырежды в день Кетут должен курить в нем палки и менять цветы в ушах. Можно, конечно, взять ритуальное обслуживание изваяния не себя. Но ровно в тот момент, когда ты уже вставила цветы с палками и сидишь, удовлетворенная, в трусах на веранде, некрасиво задрав ноги и жадно терзая полуденное пиво, в дверях непременно возникнет степенный Кетут в облачении, пришедший все за тебя переделать. Неудобно перед Кетутом, совестно.
КРАСИВЫЙ МОТОЦИКЛ
Привыкаешь ко всему, кроме дорожного движения. Возможно, оттого, что “дорога” и “движение” здесь, скорее всего, обозначаются одним и тем же словом, переводящимся, очевидно, как “направление”. Ну, то есть, ты не едешь, а только направляешься. И не по дороге, а на восток.
Местные жители с детства виртуозно владеют четырьмя основными рычагами управления подвижным средством: газ, тормоз, гудок и беседа. Неиссякаемым источником всего нового на земле стали, конечно, гудок и беседа.
ГУДОК
-Гудок и фары – предмет гордости мотовладельца. Похоронить в Индонезии Хонду, Сузуки и Кавасаки очень просто, я вас научу. Нужно сделать айскутер: двухколесное транспортное средство, которое будет почти ничем не отличаться от прочих, но можно будет бесконечно менять цветные накладочки на фары и скачивать откуда–нибудь новые веселые гудки. Наивысшего финансового благосостояния достигнет производитель, который внедрит в байк говорящую фигню, самостоятельно орущую Хелоу, Хаваютудэй, Веюфром и Веюго. Все, господство и монополия.
Без гудка транспортное средство не может считаться подвижным, потому как ехать на нем решительно невозможно. Гудок нужен, чтобы: показать, что у тебя есть гудок, поздороваться, попрощаться, напеть песенку, выразить отношение к процессу дорожного движения – как положительное, так и отрицательное, напомнить впередистоящему, что через три минуты на светофоре загорится нужный цвет, напомнить, что он загорится через две минуты, через одну, ну вот уже уже уже (дальше можно гудеть песенку до уверенного старта колонны).
Навстречу тоже очень важно гудеть, чтобы разрозненные гудки невзначай не сложились в более–менее понятную систему, и светить дальним светом. Дальний свет имеет особенное значение для тех убогих, кто еще не заменил себе фары на розовую, голубую и прочую светомузыку. Производители, не спите.
Гудок – недостаточное средство коммуникации. Поэтому существует еще свисток и набор приветственных возгласов: хелоу, хаваютудэй и далее по списку. На сложнейших дорожных развязках совершенно необходимым становится гудеть, свистеть, догонять, трогая за плечо, и орать, что есть мочи по порядку или вразнобой.
Конечно, жизненная опытность подсказывает все то же верное решение: красивый, огромный и опасный мотоцикл с шипами и самолетным двигателем. Но увы, на острове, где лестница восходящей двухколесной мощи и крутости увенчана 50-кубовой раритетной Веспой, проявлять себя на трассе остается только кирпичом. Тем, в виде которого ебало, все правильно, спасибо.
Рассказ второй, смирение.
Ностальгия русских в Азии – понятие, в основном, гастрономическое. Преодолевается походом в ресторан национальной кухни, где предприимчивые соотечественники торгуют варениками с дефицитным творогом, окрошкой с хенд-мейд квасом и борщом с пельменями – по ценам, ошеломляющим с непривычки. Водку в таких нажорных местах уже, понятно, никто не пьет, а я вот однажды не удержалась. В каком-то ресторане, призывно раскинувшем ноги в туристическом центре острова Бали, ко мне подошел натуральный этнический индонезиец и порвал шаблон.
Нужно какое-то особое мировоззрение, чтобы нанять в русский ресторан балийцев: официантов, менеджеров, цыган, медведей и матрешек. И, уж конечно, нужна стальная хватка и мощный педагогический талант, чтобы обучить их не столько русским словам, сколько особенностям русской души. Моя душа, к примеру, охуела настолько, что тут же заказала себе внутрь две страницы закусок и, конечно, “мальенько горло промочьит”.
Официанты знали “окрочка суздалски”, “горбушька”, “сольянка” “еще маленько” и “посошок”. Они доверчиво объяснили мне разницу между сильотька пашуба и мимоза сэлат, предложили полить “пельмени майонез или масла топльоне” и, наконец, хитрожопо подмигнув, почти без акцента выдали “и таво и другова мошьна бесхлеба”.
Динамики истошно орали “выйду ночью в поле с конем”, после чего доверчиво вопрошали “отчего так в России березы шумят”.
Ебать, тут напьешься, конечно.
Когда официант-индонезиец стал подпевать, я поперхнулась сильотька.
Плакала, обнявшись с ним над “посошком”, а он вторил надрывному: “виугааа саваном бели, виугаа дом мой укроой”. Я ему: “Дубинушка, ты хоть знаешь, вот из виюга”? Знаю, говорит. “Ангин хуян!” Тут я, конечно, и ему налила от неожиданности и счастья. И дала себе твердый пьяный обет сегодня же после обеда не позднее четверга изучить бахасу – прекрасный язык, который как нельзя лучше отражает превратности отечественного климата. Особенно, питерского.
Бахаса шла в меня, как не в себя, оседая намертво. Кто нынче в России в соплях и температуре? Записывайте в словарик.
Ангин – ветер.
Хуян – дождь.
Теперь вы балиец.
Рассказ третий, сексуальный.
Как-то на третьем месяце жизни в балийском Пенестанане у меня завелись соседи. Беглый акустический анализ показал, что разнополые. Во всяком случае, приехали они исключительно ебаться. Сеанс одновременной половой игры начинался у них сразу после заката и длился примерно до 2 часов ночи. Рис, жабьи песни, журчание ручьев, пение цикад – и буквально в 100 метрах от этой тропической пасторали –– акустика немецкого порно начала восьмидесятых. Видимо, еще тогда древнюю женщину перед съемками научили орать во время случки так, будто ее снизу не мужик трахает, а крокодил жрет. Ну и закрепилось.
А где-то в ночной гуще тропиков у нас – гнездовище майн. Это такие птички–пересмешники, которые повторяют все, что услышат на восемьдесят истошных голосов. Им сразу понравилось, как таращится ебомая женщина – они и подхватили. Всем птичьим оркестром.
Гекконы тукке с крыши – туда же, подзуживают артистов: “Фак ю! Фак ю!” Бляди, я вас чипсами кормила – а вы мне “фак ю”.
Через неделю от этой трахокакофонии у меня уже был нервный тик во всем туловище и мешки под глазами, как у запойного алкаша, что, как бы, само намекало. Делать нечего, купила бутылку и пошла знакомиться. В конце-концов, все мы люди, все человеки. Выпьем, посидим, скинемся на кляп – и заживем в тишине и справедливости.
Перед дверью немного замешкалась. Мало ли, кто мне откроет. В конце-концов, сама я только раз в жизни так орала из-за секса. Когда мне в нем отказали. А тут – какие-то новые глубины. Неизведанные.
Стучу. Кричу. Открывает немка лет 80. Тощая, мелкая, на руке – поплывшая татуировка, под глазами – поехавшая подводка, череп острый, лысая, уши по плечи. Такой сушеный Тутанхамон в сарафане. От неожиданности я вспомнила немецкий.
– Вы, говорю, извините, тут давно живете?
– Неделю – отвечает.
Черт, да не может быть.
– А вы с мужем, или всей семьей приехали? – спрашиваю
Черт их, немцев, разберет, думаю. Может, глухие. А внучка, или там, дочка, ночами австралийского сёрфера через задний вход принимает. Ну, в смысле…
– Одна – говорит.
– И вчера одна? – спрашиваю. Тупой вопрос, но тут поди найдись, что спросить.
– И вчера – отвечает.
– Извините – говорю. Я пойду.
Заката ждала с содроганием. Едва солнце завалилось за горизонт и на небе повисла перевернутая луна – все повторилось. И крики, и оркестр, и блядские гекконы. Вышла с сигаретой, прошлась до ворот, прижала уши к двери – никакой ошибки. Робко постучала – никто, конечно, не открыл. Еще неделю ходила кругами, заглядывала в сад, привставала на носочки. Ну точно, днем сидит эта немка в саду, курит, никого больше нет. А ночью – добрый вечер. Фантазия рисовала картины поистине страшенные. Но разгадки так и не нашлось. С тех пор порно со звуком вообще не могу смотреть. Особенно, немецкое. Тропическая травма акустикой.
***
Спасибо Ирине Кфор
Публикация:
