— Увольте меня, Дуняша, но я больше не могу, – закатывая глаза и хватаясь рукой за ходящий ходуном подлокотник кресла, хрипел Генрих Поликарпович.
— Давайте-же, ну! Поднажмите! Я знаю, вы можете! – не унималась напирающая сверху Дуняша, выпятив нижнюю губу и дуя на свой покрывшийся капельками пота розовый лобик.
— Нет, о боже, нет. А! А-а-а! — запротестовал Генрих Поликарпович, но через секунду лишь глухо замычал.
— Да! Да-а-! Ещё! Ещё! — настаивала Дуняша, с ухмылкой облизывая сочные губы.
Глаза Генриха Поликарповича налились кровью, а его голая пятка стала отбивать дробь на холодном линолеуме. «Это конец», — подумал мужчина.
— Ух-х-х, — наконец удовлетворённо выдохнула Дуняша, соскакивая с кресла, но, бегло осмотрев бездыханное тело Генриха Поликарповича, скуксилась. — Вы себе все штаны забрызгали. Ступайте в ванную. И ещё это… умойтесь. У вас колбаса в усах застряла. А я пойду салатник вымою. Видите, как всё славно вышло, а вы боялись…
«…ну вот, оливье доели, осталось селёдку под шубой спасти» — призрачным эхом донеслось откуда-то из кухни. Вернувшееся было к Генриху Поликарповичу сознание вновь покинуло его.