– Увольте меня, Дуняша, но я больше не могу, – закатывая глаза и хватаясь рукой за ходящий ходуном подлокотник кресла, хрипел Генрих Поликарпович.
– Давайте-же, ну! Поднажмите! Я знаю, вы можете! – не унималась напирающая сверху Дуняша, выпятив нижнюю губу и дуя на свой покрывшийся капельками пота розовый лобик.
– Нет, о боже, нет. А! А-а-а! – запротестовал Генрих Поликарпович, но через секунду лишь глухо замычал.
– Да! Да-а-! Ещё! Ещё! – настаивала Дуняша, с ухмылкой облизывая сочные губы.
Глаза Генриха Поликарповича налились кровью, а его голая пятка стала отбивать дробь на холодном линолеуме. “Это конец”, – подумал мужчина.
– Ух-х-х, – наконец удовлетворённо выдохнула Дуняша, соскакивая с кресла, но, бегло осмотрев бездыханное тело Генриха Поликарповича, скуксилась. – Вы себе все штаны забрызгали. Ступайте в ванную. И ещё это… умойтесь. У вас колбаса в усах застряла. А я пойду салатник вымою. Видите, как всё славно вышло, а вы боялись…
“…ну вот, оливье доели, осталось селёдку под шубой спасти” – призрачным эхом донеслось откуда-то из кухни. Вернувшееся было к Генриху Поликарповичу сознание вновь покинуло его.