«Я верю, что в России будет пламенный поворот к православию, прочный и надолго… Я верю этому, потому что у русских болит душа»
К.Н. Леонтьев
В историософии К.Н. Леонтьева особое место занимал вопрос о будущем России и Европы. Поскольку в концепции Леонтьева присутствуют элементы детерминизма, то русский мыслитель считал возможным делать предсказания на долгосрочную перспективу. Такие предсказания приведены в книге Ю.П. Иваска «Константин Леонтьев. Жизнь и творчество». Приводим выдержки из работы:
«Прорицания Леонтьева — самые мрачные. Он — чуть ли не единственный пессимист среди русских философов истории. Даже Чаадаев в «Апологии сумасшедшего» пересмотрел и смягчил свое отрицательное истолкование истории России, которая будто бы не имеет ни прошлого, ни будущего («Философические письма»). От славянофилов и западников до Бердяева и Булгакова русская мысль жила верой в великое будущее. Наши властители дум видели Россию при свете лампад, в сиянии Нового Иерусалима, в зареве революционного пожара или при ярком электрическом освещении социального и технического прогресса. Пророчества их не совпадали; но грядущее их всех ослепляло. А Леонтьев все видел преимущественно в черном цвете, однако не сразу у него в глазах почернело… В 1872 г. он писал с Афона: «Я верю, что в России будет пламенный поворот к православию, прочный и надолго… Я верю этому, потому что у русских болит душа». Но позднее он утрачивает веру в Россию, да и на Афоне она едва ли была у него напряженной, действительной. В письмах Леонтьев был откровеннее, чем в статьях. Губастову он писал, что наш современный национализм (при Александре III) только «эфемерная реакция, от которой лет через 20–30 и следа не останется» (17 августа 1889 г.). Не одна Россия, все вообще человечество «без сомнения, очень устарело» (Александрову, 3 мая 1890 г.; ср.: Розанову, 5 июня 1891 г.).
Попытаемся в его прорицаниях разобраться.
1. Европа объединится в либеральноэгалитарную федерацию, в которой восторжествует крайний социализм. Германия еще может быть опасна для своих соседей и сильна на одну-две, даже на три войны. Азия скоро пробудится; тогда Россия окажется между «свирепогосударственным исполином Китая и глубоко мистическим чудищем Индии» на Востоке и гидрой коммунистического мятежа на Западе… Далее Леонтьев спрашивает: «Соединим ли мы эту китайскую государственность с индийской религиозностью и, подчиняя им европейский социализм, сумеем ли мы постепенно образовать новые общественные прочные группы и расслоить общество на новые горизонтальные слои— или нет? <…> Если же нет, то мы поставлены в такое центральное положение именно для того, чтобы окончательно смешавши всех и вся, написать последнее “мани — фекель — фарес!” на здании всемирного государства…».
Здесь Леонтьев верно предсказал германский милитаризм, постепенное объединение Европы; все же остальное фантастично и неясно, хотя здесь и можно найти намеки на какой-то русско-евразийский социализм. К этому же можно еще добавить другое предсказание в той же статье («Средний европеец»): «Представим ли мы, загадочные славянотуранцы, удивленному миру культурное здание, еще небывалое по своей обширности, по роскошной пестроте своей и по сложной гармонии государственных линий, или мы восторжествуем над всеми только для того, чтобы всех смешать и всех скорей погубить в общей равноправной свободе и в общем неосуществимом идеале всеобщего благоденствия, — это покажет время, уже не так далекое от нас…».
2. В одной из своих последних статей («Над могилой Пазухина», 1891) Леонтьев говорит, что русский народ«богоносец», от которого так много ждал «пламенный народолюбец Достоевский», станет мало-помалу, и сам того не замечая, «народом-богоборцем»; «…русское общество, и без того довольно эгалитарное по привычкам, помчится еще быстрее всякого другого по смертному пути всесмешения, и кто знает? — подобно евреям, не ожидавшим, что из недр их выйдет Учитель Новой Веры, — и мы неожиданно, лет через 100 каких-нибудь, из наших недр, сперва бессловесных, а потом бесцерковных или уже слабоцерковных, родим того самого антихриста, о котором говорит еп. Феофан, вместе с другими духовными писателями» (здесь он, по-видимому, имеет в виду еп. Феофана, называемого «Затворником»). И далее добавляет, что антихрист может быть русским евреем. Этот вариант близок к первому, но окрашен в тона апокалиптические.
3. Наука, техника могут ускорить гибель человечества. От неосторожного и смелого обращения с химией и физикой люди, увлеченные оргией изобретений и открытий, сделают наконец такую физическую ошибку, что и «воздух, как свиток, совьется» и «сами они начнут гибнуть тысячами»; и он грехом не считает «от всей души желать, чтобы они, средние всеевропейцы будущего, полетели вверх тормашками в какую-нибудь цивилизацией же ископанную бездну! Туда этой мерзости, этому “пиджаку” и дорога!». А в другом письме он говорит, что «всеземная катастрофа» будет вызвана посредством прогрессивного физико-химического баловства».
4. Прорицание, связанное с возможностью российской социалистической монархии, о которой Леонтьев говорил в своем проекте новой газеты. Об этом же он писал Губастову: «Чувство мое пророчит мне, что Славянский Православный Царь возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение (так, как Константин Византийский взял в руки движение религиозное) и, с благословения Церкви, учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной. И будет этот социализм новым и суровым трояким рабством: общинам, Церкви и Царю». Видно, этот вариант социалистической и деспотической монархии его очень занимал, но в печати он о нем говорить не решался.
К сожалению, многие из прорицаний Леонтьева сбылись; но так ли это удивительно? Предсказания сбываются чаще, чем мы думаем… особенно же в тех случаях, когда они даются в разных вариантах!
Был ли Леонтьев пророком? Пророк — иногда и прорицатель, но это прежде всего — совестный судья своего народа; угрожая, пугая, он надеется на исправление и всегда готов просить Бога о помиловании; он ненавидит не ближнего, а грехи его. Это же говорил Леонтьев, и все же во многих его прорицаниях слышится злорадство. Очевидно также, что он слабо верил в исправление или излечение в неовизантийской империи или же в социалистической монархии. Ведь Леонтьев — детерминист, убежденный в том, что по законам природы (а на самом деле только по некоторым гипотезам) — земля, человечество и даже весь наш «космос» обречены на неизбежную гибель… Одно лишь несомненно: Леонтьев был трезвее, даже практичнее многих других тогдашних и позднейших истолкователей русской идеи, русской стати.
Существенно также, что за политикой Леонтьева — всегда одна и та же основная реальность: красота живой жизни, которую он изображал и защищал убедительнее, гениальнее, чем все свои политические проекты. В политике у него нечему учиться, хотя он и пытался быть идеологом и многое верно оценивал, угадывал. Если он чему-нибудь учит, то искусству жизни, а не искусству управления».
Публикация:
Янус Полуэктович Невструев — единый в двух лицах директор института и политолог блуждающий в прошлом и будущем!