9 марта 1980 года в квартире московского физика Александра Кривомазова царило странное оживление. Здесь ждали гостей. Каждому из ни полагалось по две бутылки вина. Особенно ждали главного гостя. Ему полагалось не две бутылки, а пять.
Когда все гости собрались, наступил момент «X». Начиналось то, ради чего все затевалось. Гул затих, отныне право голоса было предоставлено одному человеку, тому самому главному гостю. Он говорил под запись.
«Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись, или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец и как попало — и ни разу не видел Кремля». (с)
Главным гостем был гениальный русский писатель Венедикт Ерофеев, он пришел прочитать собравшимся тогда еще никому не известную, а теперь уже ставшую легендарной поэму «Москва-Петушки».
Поэма «Москва-Петушки» вскоре после этой записи станет невероятно популярной книгой. Окропленной водкой, Солнцедаром, бархатным пивом, денатуратом, Кориандровой, спиртовым лаком, одеколоном и даже средством от потливости ног.
Главным падшим ангелом советской интеллигенции навсегда останется Венедикт Ерофеев, Веничка, – писатель, интеллектуал, блестящий стилист и рассказчик, обладатель феноменальной памяти и способностей, певец социальных низов, и искатель библейских смыслов в бессмысленной жизни эпохи застоя.
Это теперь ему стоит памятник на площади Борьбы, а тогда, в 1980-ом, поэма «Москва-Петушки» увидеть свет в Советском Союзе просто не имела шансов. Ни один литературный журнал даже разговаривать бы не стал.
Главный герой, бездомный алкоголик, едет к загадочной красавице из Москвы в Петушки, все время пьет сам и спаивает народ, периодически употребляет непечатную лексику, отсылает читателя к Евангелию, а в целом обаятелен, загадочен, сюрреалистичен, и при полном параде советского алкоголика представляет собой совершенно несоветский, даже не замечающий окружающего мира, типаж.
«А вот это тот самый знаменитый Веничка Ерофеев. Он знаменит очень многим. Но больше всего, конечно, тем знаменит, что за всю свою жизнь ни разу не пукнул». (с)
В 1972-ом году в Советском союзе состоялось очередное сражение. Партия и правительство объявило новый виток борьбы с алкоголизмом, и разрешили продажу крепких алкогольных напитков не с девяти, а только с одиннадцати часов утра. Вынужденность меры не подвергалась сомнению – советский народ пил так, как никогда прежде. На среднего взрослого мужчину за год приходилось около сотни бутылок водки.
В 1970-ом году на Садовом Кольце открылось новое здание театра кукол Сергея Образцова. Чтобы дети не заскучали от серых стен, прямо на здании повесили механические часы с фигурками. Вот и поныне каждый час они исполняют веселую песенку, и к гражданам выезжает очередной персонаж из сказочного леса. В одиннадцать утра это волк. Москвичи прозвали 11-ть утра, время продажи крепкого алкоголя, «часом волка». Часом волка в личностной психологии называется время наивысшего одиночества и отчаяния.
«О, тщета! О, эфемерность! О, самое бессильное и позорное время в жизни моего народа — время от рассвета до открытия магазинов! Сколько лишних седин оно вплело во всех нас, в бездомных и тоскующих шатенов». (с)
Писатель, которого все москвичи считают своим, родился не то, что не в Москве, а почти на две тысячи километров севернее, в пригороде Кандалакши в посёлке гидростроителей Нива-3. Но отдаленному месту рождения было не под силу оставить Веничку Ерофеева на вечное поселение в полярной глуши. Слишком необыкновенным был этот человек с самого детства.
Например, юный Веня с детства поражал феноменальной памятью, он знал наизусть даже отрывной календарь. И на вопросы: «Веня, а когда будет восход солнца 26-го марта?» или: «Веня, а что написано на обратной стороне листка за 20 мая?» отвечал безошибочно. А еще он отличался невероятным свободолюбием, и в сталинском СССР наотрез отказался вступать в октябрята. И в пионеры, конечно, тоже.
В 1955-ом году золотой медалист Ерофеев приезжает в Москву, чтобы без экзаменов поступить в МГУ. Он продержится там полтора года, и все это время будет испытывать советскую систему образования на прочность. В конечном итоге он будет с треском отчислен.
Отчисленный и лишившийся прописки Ерофеев отправляется в странствие по огромной стране и по бесконечному списку профессий. Долгое время жил без прописки, был разнорабочим, грузчиком, бурильщиком в геологической партии, сторожем в вытрезвителе, рабочим ЖКХ стройтреста, монтажником кабельных линий связи, лаборантом паразитологической экспедиции ВНИИДиС по борьбе с окрылённым кровососущим гнусом, редактором и корректором студенческих рефератов в МГУ, сезонным рабочим в аэрологической экспедиции, стрелком ВОХР. В 1976-ом женитьба дала ему возможность прописаться в столице.
Зимой 1969-1970 года Ерофеев оказывается на очередных кабельных работах в лесу, прокладывает телефонную связь из Лобни в Шереметьево. Маленький, мерзлый рабочий вагончик станет для Венички пушкинским Болдино. На свет появляется «Москва-Петушки», поэма в прозе. Ничего подобного не читал ни начальник кабельных работ, ни весь Советский Союз, да что там, никто во всем мире.
Получилась книга, которая, как трудовая книжка Ерофеева, объединила в себе все: русский мир и мировую культуру, сентенции об икоте и размышления о Боге, знакомую всем повседневную жизнь и невероятную фантасмагорию, мат и Библию, чистоту и грязь, невинность и опыт, пение ангелов и коктейль «Сучий потрох».
Одно из самых выдающихся произведений русской литературы было записано в обычную конторскую тетрадь в коричневом переплете. Венедикт дал почитать рукопись своему другу Владимиру Муравьеву, тот понял, какого уровня текст попал ему в руки, и сказал, что не отдаст его автору, пока не сделает копию, оба явились к знакомой машинистке издательства «Физматгиз» Римме Выговской, которая сразу поняла, что дело серьезное.
Выговская села за машинку на всю ночь. Норма у машинисток была 32 страницы в день. За 8 ночных часов поэма заставила Римму в два раза перевыполнить норму. Пять копий для Муравьева, и одна, на папиросной бумаге, для себя. Именно эта самая чахлая копия и разойдется в самиздате.
Гибельно трезвеющий Веничка проехал от Москвы до Петушков 120 км. Трагические листы ерофеевской поэмы проехали гораздо дальше. Они разлетелись по всему Советскому Союзу и недолго думая, перемахнули через его пределы.
У запрещенной советской литературы, опубликованной за рубежом, были свои столицы. Но первое издание поэмы случилось не в Нью-Йорке, как у Замятина, не в Милане, как у Пастернака, и не в Париже, как у Солженицына. Нет, самая русская поэма века была издана в Иерусалиме, в журнале «АМИ» в 1973 году тиражом триста экземпляров. Крохотная публикация в израильском, тоже почти самиздатском журнале, запустила целую лавину переизданий в Европе и Америке.
Казалось бы, кто и где поймет советский язык, только нам, жившим здесь, горько родной? Время закрытия магазинов, херес в буфете Курского вокзала, контроллеры в электричке, парторги, комсомольцы? Но человек универсален, мытарства и откровения московского алкоголика оказались близки и понятны всем на планете.
Удивительно, насколько издатели беспокоились, что «Москва-Петушки» окажется литературой “не для всех”. Название для издательств на иностранных языках переделывали для мифической аудитории: «Москва на водке», «Двери закрываются, следующая станция – алкогольная» и пр. Хотя книга была совсем не о том.
На тираже международного (пока не домашнего) успеха Александр Кривомазов приглашает Ерофеева прочесть поэму от начала до конца у него дома в Москве. Запись от 9 марта 1980-го года станет единственной записью голоса автора поэмы «Москва-Петушки».
Там же Ерофеев сделал запись в альбоме: «Приязни к автору было больше, чем я ожидал. Совершенно уверен, что не в последний раз». Приязни к автору будет намного больше, чем тот мог себе представить. Буквально через несколько лет.
В 1985 году Михаил Горбачев превращает борьбу с алкоголизмом в полномасштабную войну. Продажа спиртных напитков ужимается до нескольких часов в день, виноградники вырубают, и на всех фронтах морально громят алкоголиков, будто те пьют, потому что им еще никто не объяснил, что это плохо.
И вот в разгар антиалкогольной горбачевской компании сюрреалистическую поэму о путешествии алкоголика Венички из Москвы в Петушки, очевидно под видом антиалкогольной агитки, публикует журнал «Трезвость и культура» в номерах за 1988-ой и 1989-ый годы. Вот и все, путь открыт.
Фильм о Ерофееве и его друзьях приезжает снимать будущий лауреат Оскара Павел Павликовский. Правда, Венедикт к тому времени уже серьезно болен, ему диагностировали рак горла и сделали операцию. Отныне он сможет говорить только с помощью специального прибора. И будто пророческими окажутся последние строки его поэмы.
Ерофеева не станет в 1990-ом году. Он всего одного года не доживет до распада страны, из которой так и не смог уехать. Когда на западе узнают о диагнозе, профессора Сорбонны позовут его на операцию. Но в Советском Союзе у Ерофеева найдут четырехмесячный перерыв в работе в 1963-ем году, в 23 года спустя не отпустят даже на лечение. Впрочем, из советской жизни он вырвался намного раньше, когда наотрез отказался быть как все.
Его близкий друг и крёстный Владимир Муравьёв говорил о Венином крещении: «Несмотря на свой религиозный потенциал, Веничка совершенно не стремился жить по христианским законам. Его религиозность — в постоянном ощущении присутствия высшей силы, попытка ей соответствовать и отвержение законнического способа соответствия путём выполнения инструкций». За три года до смерти в 1987 году Венедикт Ерофеев принял крещение в Католической церкви в единственном в то время действующем в Москве католическом храме св. Людовика Французского.
«Он был высокий, почти двухметровый, с красивыми голубыми глазами, с копной волос сначала русых, потом седых. Там, где он появлялся, он привлекал к себе всеобщее внимание. Даже в компаниях, где были другие очень яркие и интересные люди. При этом он почти все время молчал: так, ронял несколько реплик» – рассказывает другой друг Венички Олег Лекманов.
Через 10 лет после ухода Венички из земной жизни на Площади Борьбы, неподалеку от тех мест, где он выпил Кориандровой, выдающемуся русскому писателю Венедикту Ерофееву поставили памятник.
В Петушках тоже поставили памятник, но не ему, а Той, к которой Веничка ехал на протяжении всей поэмы. Потом памятник возлюбленной перевезли из Петушков в Москву, и наконец, спустя столько лет, влюбленные встретились.
«”Человек смертен” — таково мое мнение. Но уж если мы родились, ничего не поделаешь — надо немножко пожить… “Жизнь прекрасна” — таково мое мнение». (с)
Материал взят из множества разных источников, большей частью из цикла передач Владимира Раевского «Сделано в Москве». Фото без моих логотипов взяты из Сети, часть фото заскринены из передачи.
Публикация:
