1
– Ну не могу я, не могу! – тихо плакала Катька, сидя за огромным дубовым столом. – Я уж сколько Сергей Николаичу талдычила, что не могу. Хоть убейте! Вы их глаза видели? В них каждый раз столько страха, будто я – ваш Гитлер!
– Катерина! Ты, это, того, не заговаривайся! – секретарь райкома хоть и был готов к этому разговору после звонка начальника почтамта Сергея Зеленцова, но не ожидал такого напора от простой почтальонши, да ещё с девчачьими косичками. Да и Катериной-то почтальонша была лишь по паспорту: какая она Катерина, если девке едва пошёл восемнадцатый год? Катька. Пока замуж не выйдет. – За такие слова и комсомольский билет положить можно! Ишь, вывезла: мой Гитлер! – секретарь привычно сделал лицо жёстким. – В военное время такими словами не бросаются!
– Андрей Иванович, миленький, – по розовой Катькиной щеке покатилась новая слезинка. – Они же так на меня смотрят… так смотрят… словно это я их мужиков убиваю! Вы бы видели, как радостно они мне в спину глядят, когда мимо них прохожу!
– Что, Кать, и писем уже не ждут? – вздохнул секретарь, наливая воду из графина в гранёный стакан.
– Ждут, ой, как ждут. От этого ещё страшнее становится! Они же смотрят с надёжой и страхом. Как же так можно!
– Ну, так ты сразу кричи, что письмо, мол, вам, добрые люди, от солдата вашего, – секретарь протянул девушке полный до краёв стакан.
Катерина, облив водой ситцевый сарафан, припала к воде, словно в страду. Она жадно пила, и капли тёплой июльской воды смешиваясь со слезами, текли от уголков губ, и пробежав по подбородку, капали на сарафан. Андрей Иванович, глядя на неё, вдруг вспомнил, что вот эта почтальонша Катька… Катерина сама принесла в свой дом похоронки на отца и брата. А неделю назад – на своего жениха.
– Я уж треугольничек-то этот повыше подниму, кричу заранее «Афанасьевой!», а остальные словно тени к стенам жмутся, как будто, это я – беда, это я – смерть! Будто, это я похоронки на их мужиков пишу! Не могу! – вода, будь она хоть живой, хоть мёртвой, на Катерину уже не действовала. – Что хошь делай, секретарь, хошь – сам похоронки разноси, хошь – с Сергеем Николаичем на пару. Не буду! Не могу! Сил моих больше нет на боль людскую смотреть.
Теперь Катерина металась по кабинету, а Андрей Иванович не мог поднять глаза.
– Почему, Кать?
– Потому! Потому! Потому, что нельзя видеть такие взгляды, полные и надежд и последних проклятий.
– Ну, так это же не тебе…
– А на них не написано – кому! – Катерина с размаху бросила на дубовый стол свою холщовую сумку. – Нате! Два письма, шесть похоронок!
– Кому? – вздрогнул Андрей Иванович, и его лицо разом потеряло властность, и он сразу же из грозного первого секретаря превратился в заискивающего просителя. Но это длилось лишь мгновение. Волна его собственного, личного страха так подкатила к горлу, что он мгновенно собрался, и, грохнув кулаком по столу, прорычал, словно на партактиве, – Кому?!
– Вам – ничего, – автоматически ответила Катерина, словно холщовая сумка всё ещё висела у неё на лямке через плечо. – Снова ничего, – она бросила взгляд на побагровевшее лицо Андрея Ивановича, и у девушки подогнулись колени. Катерина упала на ковровую дорожку без сознания…
2
– Ну-ка, ну-ка, повернись! Герой! Герой! – секретарь восхищённо смотрел на крепкого мужчину в военной форме, стоящего перед ним. – И на груди целый иконостас! – Андрей Иванович сделал широкий жест. – Медаль «За отвагу»! Это, что, вроде царского Георгия?
– Нет, улыбнулся солдат в ответ, – вроде Георгия – это орден Славы, – солдат показал на другую сторону груди, – Только он трёх степеней, а не четырёх, как у деда.
– А у деда сколько было? – осведомился Андрей Иванович.
– Так все четыре. Полный кавалер, так сказать.
– А что это у тебя один? – осведомился секретарь.
– Так и за этот-то пришлось руку отдать, – вздохнул солдат, не обижаясь, наоборот, повернувшись для убедительности пустым рукавом гимнастёрки к начальству. – А с одной рукой не навоюешь.
– А где, служил, герой? – секретарь принялся изучать протянутые документы.
– В пехоте. Пулемётчиком.
– «Максим»? – Андрей Иванович радостно взглянул в лицо солдата.
– Не, «дегтярь»… то есть ДП-27, – поправившись, по-военному доложил солдат. – Но и с «Максимкой» знаком. Да куда уж теперь… – солдат покосился на рукав, заправленный под ремень гимнастёрки.
– Значит, Михаил Ильич, – снова заглянув в солдатские документы, справился секретарь, – тяжести таскать привык?
– Да уж, натаскался, – вздохнул солдат в ответ.
– Ну, та работа, что я тебе предложу, не такая тяжёлая будет – сумка холщовая с письмами, полегче пулемёта будет. Да и деревни все одна за другой рядком – за полдня обежать успеешь! Почтальоном пойдёшь?
Лицо солдата стало суровым. Андрею Ивановичу вдруг показалась, что вместо молодого парня двадцати трёх лет смотрит на него сорокалетний мужчина. Смотрит тяжело, словно на врага. Будь у него сейчас вторая рука, не раздумывая, поднял бы сейчас пулемёт и всадил бы в секретаря весь пулемётный диск. Все сорок семь патронов.
– Нет, – прохрипел солдат, пытаясь расстегнуть верхнюю пуговицу гимнастёрки, словно её ворот хотел его задушить. – Нет!
– Товарищ первый секретарь райкома! – справившись с пуговицей, солдат однако вытянулся по стойке «смирно» так, что даже пустой рукав прижался к телу. – Полгода, я, как политрук пулемётной роты, писал письма родным погибших товарищей. Сорок шесть писем! А воевали-то в общей сложности всего три недели! Потом госпиталь…
Андрей Иванович, придавленный солдатским взглядом, смотрел на солдата и не перебивал.
– Медсёстры – девчушки, жизни не видели – семнадцать лет. Что они могут родным написать, как утешить? Снова мне сочинять пришлось, а они писали под диктовку. Ещё сто пятьдесят два письма за полгода… Товарищ первый секретарь, где мне столько сил набраться, чтобы теперь тем, кому писал такие вот письма, похоронки вручать? Всегда писал и думал, что моё дело лёгкое – написать и отправить, а вот кому нести… Нет, не могу я.
Андрей Иванович сел и стал смотреть в окно. Солдат продолжал стоять. Спохватившись, секретарь предложил:
– Садись, Михаил Ильич. Садись.
Солдат сел.
Помолчали. Один тяжело смотрел на второго, а тот снова смотрел в окно. Потом секретарь повернулся к солдату:
– Вы правы, товарищ Мохов. Совершенно правы. Только вот… – Андрей Иванович достал из-за стола холщовую сумку почтальона. – Здесь, кроме всего прочего, два письма и шесть похоронок…
– Девчонка, которая до сегодняшнего дня носила почту, час назад упала в обморок прямо здесь, – Андрей Иванович показал под ноги солдата. Семнадцать лет. Жизни не видела, любви толком не нюхала, похоронки на отца, брата, жениха сама принесла. И сломалась девка. Не выдержала. Ну, найду я другую такую же… И та сломается, не выдержит. Ты думаешь, что тяжело в атаку ходить? Тяжело, сам знаю и по первой германской, и по гражданской. Но здесь, в тылу, порой тяжелее, чем на фронте. Много тяжелее. Ну, найдём мы ещё девку, потом другую, потом третью. Только вот, война и на пятой не кончится. А ты – герой. Ты справишься… да на тебя совсем по-другому смотреть будут – ты воевал, руки лишился. Тебя поймут, тебя примут, хоть и смотреть будут всё также со страхом, пытаясь заранее понять, с какой же весточкой ты идёшь. А ты треугольник-то повыше подними и кричи заранее «Афанасьевой!»… Соглашайся, солдат. В военную пору лишь герою под силу быть почтальоном. Заставлять не буду. Беда, Михаил Ильич, страшная беда, что похоронки разносить приходится, но ведь кто-то должен и это делать. Почему бы тебе, герою, за это страшное дело взяться? Не всё Родину защищать, Михаил Ильич, надо ещё и людей хранить. Кто лучше тебя, фронтовика слово подходящее найдёт, кто…, – Андрей Иванович замолчал, не находя нужных слов.
Молчание тяготило обоих, но оба не знали, что сказать. Наконец, Андрей Иванович собрался с духом. Поднял глаза.
– Соглашайся, солдат. За этот подвиг орденов тебе никто не даст, но ведь и под пули ты шёл не ради славы. Представь: убили бы тебя, была бы разница для твоих родных, кто им похоронку принёс? Девчонка сопливая или воин-герой? Есть разница? Знаешь, что есть. Легче от этого никому не будет, но ты – воин, ты вместе с бабами в голос на всю деревню орать не будешь, наводя тоску на вдов и ужас на солдаток. Пожалей баб, Михаил Ильич, им и так тяжко приходится. Прошу, по-человечески: пожалей.
Андрей Иванович замолчал. Теперь он только смотрел на солдата и ждал. Секретарь был готов принять любое решение Мохова. Тот и так прошёл через многое. Но одному из сельсоветов района позарез нужен был почтальон. Настолько нужен, что этот вопрос пришлось решать самому первому секретарю райкома. И всё равно, Андрей Иванович просто ждал.
Зазвонил телефон. Секретарь чуть приподнял трубку и отпустил её на рычаги аппарата. Снова повисла тишина. А потом Мохов поднялся, посмотрел Андрею Ивановичу в глаза и, взяв с дубового стола холщовую сумку, молча пошёл к дверям…
© Copyright: Александр Викторович Зайцев, 2019
TELEGRAM BARCAFFE
Публикация:
