Женщинам оперативникам уголовного розыска посвящается.
– Здрасьте, я к вам на практику!
– Привет! В курсе! Заходи, раздевайся!
И та вошла.
Ба, более красивого женского существа никогда не видел! Фигура и лицо – идеальные; рост – выше среднего; ноги – от коренных зубов; сама как солнышко, яркая − страсть; форменный китель – без единой складки; форменная юбка – выше колен; на ногах туфельки на высоком каблуке; на погонах буковки “К”, что значит “курсант”.
– С такими внешними данными, − говорю той, − не в розыске работать, а на подиуме блистать! На “Мисс мира” даже можно замахнуться!
– Вообще-то я – следователь, представилась практикантка, − Но начальник милиции меня почему-то в уголовный розыск на практику направил.
– Мудр потому что наш Валентин Фёдорович!
Накануне начальник предупредил, что закрепляет за мной практикантку, а на все мои отговорки так сказал: “Девочка – хорошая, дочь былого замначальника уголовного розыска, что на пенсии ныне. Но в универе повредили её немного, мол, в розыске все сплошь пьянь, лентяи и неучи, не то что в следствии. И так далее, и тому подобное. Почему и прошу: выбей ту дурь из неё. Мне кажется, из неё толковый опер может получиться. И ещё прошу, не начинай практику с бутылки портвейна…”
– Угу!
Мол, просьба начальника – приказ для подчинённого.
– А ремень зачем? – спросила та, указав пальчиком на стенку, где я развесил вещдоки, не дошедшие по разным причинам до следствия. Среди которых особо пристальный взгляд посетителей кабинета вызывали несколько связок с сотнями отмычек на все случаи воровской жизни и солдатский ремень в центре композиции.
– Мы с напарником малолетними преступниками занимаемся; тот – районными, а я городскими. Вот для них и висит.
– У вас тут что, детская комната милиции?
– Нет, та – напротив. Называется ОППН. Там занимаются подростками, которые в силу возраста ещё судимости не имеют. Причём, максимально гуманно занимаются. Ну а мы – теми, кто уже осужден или вот-вот статью получит. И кому ещё восемнадцати нет. Самые, кстати говоря, отморозки из всего антисоциального элемента. Никого и ничего не боятся. И своих не сдают. Почему и линия наша среди оперов самая неблагодарная. Особо – в морально-этическом плане. Ибо бьют со всех сторон – мама не горюй! Недавно аж в ЮНИСЕФ жалоба полетела. Вот и ждём, как там отреагируют на раскрытие нами заминированной одним малолетним болваном школы его. По телефону, понятное дело, заминированной.
– Да ладно!
– Ей-бо! Чтоб школу ту раскрыть пришлось даже ремень со стенки взять и на кулак намотать. Только тогда тот шкет сознался. В присутствии, кстати говоря, папы. А вот мама его так и не поверила сознанке чада любимого. Ну и принялась на нас жалобы строчить. И до ЮНИСЕФа включительно.
– Что такое ЮНИСЕФ?
– Организация при ООН, занимающаяся охраной прав несовершеннолетних.
– Фига-се вы крутые!!!
– А то!
А про себя думаю: один ноль в пользу розыска.
– Чем заниматься сегодня будем?
– До обеда познакомлю тебя с оперской страстью под названием “сейф”. Ну и с азами нашего делопроизводства на примере отказных материалов. Чем сейчас и займусь. А то пара на просрочке уже. Но сначала нужно добыть бумаги для отказников тех. Однако с писчей бумагой проблема величайшая. Ибо её нет. От слова вообще. Зато есть огроменный рулон обёрточной бумаги, из продуктового магазина, который наши сельские опера выцыганили у хозяина магазина после благополучного раскрытия ими кражи оттуда. Так что, курсант, первым делом дуй в соседний кабинет, скажешь там, что ты за бумагой для отказников и тебя научат, как из рулона обёрточной бумаги делать формат А4. Вперёд!
Та выпучила глаза.
– Давай-давай! Ибо главное оружие опера это не пистолетик, а авторучка. Ну и лист бумаги.
Ушла.
Через полчаса возвращается с пачкой жёлтой обёрточной бумаги, кое-как вкривь и вкось нарезанной кухонным ножом.
– Пойдёт?
– Если в печатную машинку влезет, то, ясень-пень, пойдёт. А коль не влезет, то подрежем.
– А правда, что у каждого опера в сейфе бутылка водки стоит?
– Отчасти. У меня, например, не стоит. Точнее, позавчера ещё стояла, а сегодня вон в мусорном ведре валяется. А вот у соседей должна стоять. Вечером проверим.
Открываю сейф, демонстрирую его содержимое.
– Видишь гору наблюдательных дел? Одно из них аж с 79-го года тут пылится. По сию пору “наблюдаем”. С него и начнём знакомство с нашим делопроизводством. На, читай!
Та открыла первый лист и выпучилась.
– Это что, мой папа заводил? Тут подпись “лейтенант Юрагин”.
– Потому с него и начал. Отцу тогда было чуть больше, чем тебе сейчас. Читай неспешно и соображай, почему он тогда не смог раскрыть это дело.
А сам думаю: “Два – ноль!”
Через полчаса:
– Так тут ни одной зацепки! Вот глухарём и повисло.
– Формально – так. Но дело в другом. Преступление то отец твой раскрыл и даже готовился передать материал в следствие. Но. Один из фигурантов был сыном председателя исполкома. Почему начальство и решило не выносить мусор из избы. Ну и заглухарили дело это, спалив протоколы те. Предварительно вставив каждому из фигурантов по первое число. И что интересно, никто из тех на криминальной стезе больше замечен не был. Чем, кстати говоря, опер от следака и отличается!
Та посмотрела на меня. Внимательно-внимательно. Мол, о чём речь?
“Три – ноль!”, − думаю в ответ.
– А теперь глянь, когда я там последний раз писал справки о проведённых мероприятиях по раскрытию дела этого.
– В прошлом году.
– Точно! Теперь смотришь на последнюю справку и по её образцу пишешь такую же, от моего, ясень-пень, имени. И так – за каждый месяц. А я потом распишусь. И так в каждом из сорока дел.
– Так это ж… до вечера!
– Согласен, до обеда управимся! А после обеда пойдём землю, как у нас говорят, топтать. Может и раскроем что по горячим следам. Вчера вечером один пацан грабёж замолотил. А ночью там же ларёк бомбанули. Тоже, наверное, пацаны. Вот и познакомлю тебя с азами оперского, так скажем, искусства. Дабы операм двадцать первого века сейф не более пухлым передать.
***
Конец первой части
Автор публикации
