СВИТЕР
Когда мы с Мишей учились в шестом классе, к нам привели Стаса. Человеком он был неадекватным, но вроде как не по своей вине. Страдал он от какого-то там отклонения типа нарколепсии (это когда люди засыпают неожиданно),только он не засыпал, а залипал, наглухо причём! То есть сначала он во что-то втыкал, а потом ни с того, ни с сего стопорился и пускал слюну. Приходил в себя только в процессе того, как уже весь класс с криками: “Зырьте, ребьзя`, у ебаната опять батарейки сели!” – отвешивал ему подзатыльники (под затылок) и подсрачники (под сраку). За глаза его, конечно, называли дурачком, но говорить такое в лицо было как-то оскорбительно, поэтому обозвали Стасика нейтрально и с детской непосредственностью – Писюном.
Скоро в школе появилась и писюнова мама, которая почему-то слёту записала нас с Мишей в писюновские друзья (может, встали по неосторожности слишком близко) и много чего нам про него поведала. Оказалось, был целый список вещей – типа циклично движущихся блять объектов и изображений с яркой цветовой гаммой, которые Писюну нежелательно было наблюдать вообще, а то была опасность впасть в конкретный долговременный ступор или произойдет загадочное и страшное хуйвознаит чего.
Остаток того учебного дня Миша провёл в тщетных потугах ввести Писюна в кому – он ходил вокруг него кругами, изображая циклично двигающийся объект, а через равные промежутки времени вертел у того перед ебалом цветными карандашами, изображая яркую цветовую гамму. Периодически пристально смотрел в глаза. Хуй там. Писюн не поддавался.
После уроков мы втроём стояли в раздевалке. Раздосадованный такими несрастухами, Миша, сурово, как злоебучий Берия, натягивал на себя свой любимый чудо-свитер, апогей какого-то хуева постмодернизма, привезенный из какого-то не менее хуева Чуркистана. Это сейчас, с высоты, так сказать, своего жизненного опыта, я понимаю, что на этом предмете одежды силами таджикских ткачей, наркоманов и дальтоников по совместительству, художественными средствами был изображён героиновый приход, но в ту юную невинную пору мы были свято убеждены, что это всего лишь картина, на которой пять зелёных всадников ловят чёрную рыбу в красном поле под палящим фиолетовым солнцем. Всякий раз, когда Миша надевал эту паранойю, превращаясь в сплошное красно-фиолетовое пятно, у меня возникало навязчивое желание – обхватив голову руками, бежать на хуй прочь с криками типа “Нет! Нет! Только не в мой мозг, ёбаные пришельцы!”. Стоило Мише выйти в этом свитере на улицу, как прохожие начинали шарахаться в стороны, забывая, о чём только что думали, маленькие дети принимались плакать, а молодые барышни – обильно менструировать. У меня лично, как и у некоторых наших знакомых, свитер вызывал приступы тошноты и головокружения, поэтому я старался смотреть по возможности в пол. То есть, как вы понимаете, на блекло-сером раздевалочном фоне мишин свитер нехуёво выделялся. Да хули там, скажу больше – по-видимому, не существует в природе вообще такого фона, на котором этот ебучий аксессуар не выделялся бы. Хотя, если вы нароете где-нибудь летающую тарелку с огромной надписью “ЗЕМЛЯНЕ! МЫ ПРИШЛИ С МИРОМ!” – то можете смело, одев мишин свитер, встать рядом. Такие вещи идеально дополняют друг друга. Красное пятно блякнуло что-то вроде “щасливо, пацаны” и уплыло в сторону выхода. Я оторвал глаза от пола – И ТУТ УВИДЕЛ ПИСЮНА. У Писюна было такое ебало, как будто он сам всю ночь ловил чорную рыбу в компании зелёных всадников и теперь стоял передо мной до полусмерти заёбанный – с подкашивающимися ногами, откляченной губой и тупым взглядом. Откачивал я его минут пятнадцать -залип он в тот раз основательно. Мише после этого я велел сжечь свитер на хуй, пока не произошло непредумышленное убийство.
ДУСЯ
Была у Писюна кошка, звали Дусей. Дуся была нещадно пизданутым животным – въёбывалась с разбегу в стены, промахивалась, на хуй, мимо миски с молоком харей в пол и на фоне всего этого непрерывно корчила непонятные ебала. Дусей, кстати, она была чисто формально, поскольку отзывалась и на Дусю, и на Васю с Петей, и на “пошла на хуй”. В общем, Дуся была не жилец по любому — каску у неё снесло при рождении, и по законам природы она должна была скопытиться в пизду ещё в раннем детстве, когда вместо титьки тыкалась еблищем маме в сраку – но тут, блядь, в планы естественного отбора вмешался известный гринписовец Писюн. Дефективную Дусю он нарыл на какой-то помойке и припёр, естественно, в дом – это, по ходу, был вообще последний раз, когда Писюн полноценно держал лохматую бестию в руках, потому как, когда Дуся подросла и превратилась в трехцветную лопоухо-косоглазую поебень, она начала двигаться и хуй ты её поймаешь. Двигалась Дуся очень резво – создавалось впечатление, что даже срала на ходу, а если задерживалась в одном месте больше десяти секунд – значит либо спала, либо отъехала на хуй: периодически, видимо, по примеру “хозяина”, с ней случались кратковременные приступы спокойствия. Заключались они в том, что она ни с того, ни с сего замирала, таращила косые банки в неизвестном направлении и напряжённо ожидала, в какое полушарие ёбнет моча на этот раз. В зависимости от результата через полторы секунды кошка начинала отчаянно щемиться либо влево, либо вправо, затем обычно въёбывалась жбаном в стену, отскочив сломя голову, хуярила в противоположную сторону, въёбывалась в дверь и окончательно охуев от такого обилия бросающихся на нее препятствий начинала щемиться вверх по шторам. Там, где-нибудь под потолком эта сука вдруг опять замирала с ебалом типа “во, хорошая погода: где ето я?..” и, снова задумавшись, неожиданно пукала, с перепугу въёбывалась тыквой в багет, падала сракой на подоконник и по новой начинала гонять по жилплощади — шерсть дыбом, глаза навыкате блять. Мне думается, что именно так выглядел бы котоморфный вариант гибрида Алины Кабаевой и Жанны Агузаровой. Наблюдая такую поеботу, Миша неоднократно говорил Писюну фразы типа: “Писюн, она у тебя, по ходу, слепая ваЩе!” “Да не, не”, – успокаивал себя Писюн, – “просто ёбнутая.”
Поначалу дусина движуха вызывала у меня дезориентацию и приступы морской болезни, а Миша её вообще боялся и не любил совсем: один раз, ни хуя не разглядев Дусю на фоне писюновского ковра (связанного, наверное, тем же дальтоником, который Мише свитер красный захуярил, только не под приход, а под отходняк), Миша наступил на её ебальник, а поскольку Дуся почему-то мяукать не умела ни хера, издавая заместо этого какие-то кряхтяще-пердящие гортанные звуки на манер тувинских духовых инструментов, она со всей своей кошачей пизданутости начала, сука, страшным тувинским голосом орать – я, честно признаюсь, малёхо припустил жидким в трусы, а вот двенадцатилетний Миша впервые в своей безоблачной детской жизни схватился за сердце, а когда отошёл, начал Дусю ненавидить лютой ненавистью.
И вот однажды, когда Писюн в очередной раз ушёл посрать и залип в толчке на полчаса, разглядывая в унитазе чудесные какашные узоры, мы с Мишей остались тупить в писюновской комнате в два рыла. Тут я обратил внимание, что Дуся заговорщицки выглядывает из-за кресла и, щуря один глаз, палит в Мишину сторону. Я Мише на это дело показал и только хотел уже что-нибудь по этому поводу спизднуть, как вдруг Миша, внук ворошиловского стрелка, ни хуя не растерявшись, мощным вдохом собрал все плескавшиеся в голове сопли (грамм двести – не меньше, зима была) и смачно с присвистом форчманул Дусе прямо в “лицо”. Я даже растерялся как-то, а Дуся пролетела всего-то метра полтора, зато с такими выебами, что Алине Кабаевой и не снились в самых ебучих снах. Через пару дней Дуся начала помаленьку облазить. Писюн говорил, “что это на нервной почве”, но мы-то с Мишей знали, что после такого заряда гайморита в голову вообще не живут – так что ей ещё повезло, можно сказать.
РОЗЕЛЛО
Писюновская же мама, по ходу, стреманулась, что кошке настает постепенный пиздец и купила Писюну на замену большого такого, хуй пойми, африканского попугая по пидарской кличке Розелло. Продавец её пролечил, что Розелло пиздец какой умный и говорящий, схватывает типа всё на лету, хуй заткнёшь. Но Розелло почему-то оказался на редкость тупым ебланом. В течение недели мы с Мишей учили его говорить одно единственное слово: “Писюн”. День изо дня мы ебли ему мозг часа, наверное, по два, чтоб не спизднуть: “Писюн, Писюн, Писюн, говори, сука ебаная – Писюн, Писюн; вот ведь пидарас: Писюн, Писюн”, – ну и в таком духе; под конец даже несчастная облезлая Дуся, не выдержав такого напора, корча ебало и заикаясь, начала гудеть что-то, подозрительно напоминающее слово “Писюн”, лишь бы мы заткнулись на хуй. А Розелле хоть бы хуй – сидел в углу клетки, таращил полные непонимания глаза и обильно срал. Миша уже хотел Писюна разочаровать, типа “Писюн, он у тебя, по ходу, глухой ваЩе”.
Но вдруг выяснилось, что Розелло был ни хуя не глухой, а даже совсем наоборот. Всё это время хитрый пернатый слушал: набирался, так сказать, сеансу. Через пару недель этот (мат) выдал всё — и “писюн”, и “сука ебаная”, и “пидарас” с “мудаком”, и ещё целый ряд окологинекологических терминов, смысл которых я узнал только несколько лет спустя. Писюн с мамой были в шоке. И ведь, что характерно, не наебал продавец – действительно, таки хуй заткнёшь. В качестве бесплатного дополнения к выученным словам Розелло научился кряхтеть, пердеть, лихо подражать звуку проезжающего трамвая и звонко посвистывать. Причём делал он это, по ходу, круглосуточно, потому как Писюн приходил в школу с таким помятым видом, как будто всю ночь катался на трамвае в шумной компании милицейских свистков. К тому же, по его словам, Дуся сильно нервничала.
А Дуся на самом деле сходила на хуй с ума. То есть она и так была припизднута нехуёво, но с появлением Розеллы её стали покидать последние остатки разума. Если раньше Дуся слушала только то, что пиздят голоса в её голове, то теперь к этой неебической толпе добавился и левитан с крыльями, который по ходу наглухо забивал Дусе все дорогие ее сердцу сигналы с Марса. Ну и в один прекрасный день мы с Мишей стали свидетелями того, как Дуся, чувствуя, видимо, близкую кончину от помутнения рассудка, решила напоследок во что бы то ни стало вточить говорящего окорока. Сам Розелло к тому моменту времени уже надрочился открывать клетку изнутри и по-хозяйски вылезать на крышу подышать воздухом, причём проделывал всё это, не прекращая пиздеть ни на секунду. С крыши своей клетки Розелло, как козырной страус, выглядывал в окно, обсуждал сам с собой последние новости и попутно подслушивал всякие гадости, чтобы вечером опять ошарашить писюновскую маму очередным хитровыебанным матюком.
Улучив один из таких моментов, потерявшая всякую надежду, окончательно охуевшая Дуся, изо всех сил стараясь не палиться, полезла за добычей на клетку. Выкатив фары от волнения и еле сдерживая метеоризм, Дуся приблизилась к Розеллу вплотную и застыла. Всё, – подумали мы с Мишей, – пизда рулю. Но в этот момент Розелло медленно повернулся и, увидев перед ебалом такую хуйню (Дуся бешено вращала глазами и мелко тряслась), оценил обстановку, неспешно так прицелился и как заправский скотобой уебал Дусе клювом прям промеж ух. Тюк, блядь, шмяк. Досмотрев, как Дуся ссыпалась на половичок, Розелло звонко присвистнул и продолжил пиздеть.
Все остались живы короче. Не знаю, какие нервные окончания в кошачьей голове поразил удар африканского Розеллы, но облазить после этого инцидента Дуся перестала. Зато начала жрать своё говно, наводя ужас на домочадцев.
Антон Пункт ЧеховЭпизоды с писюном
СВИТЕР
Когда мы с Мишей учились в шестом классе, к нам привели Стаса. Человеком он был неадекватным, но вроде как не по своей вине. Страдал он от какого-то там отклонения типа нарколепсии (это когда люди засыпают неожиданно),только он не засыпал, а залипал, наглухо причём! То есть сначала он во что-то втыкал, а потом ни с того, ни с сего стопорился и пускал слюну. Приходил в себя только в процессе того, как уже весь класс с криками: “Зырьте, ребьзя`, у ебаната опять батарейки сели!” – отвешивал ему подзатыльники (под затылок) и подсрачники (под сраку). За глаза его, конечно, называли дурачком, но говорить такое в лицо было как-то оскорбительно, поэтому обозвали Стасика нейтрально и с детской непосредственностью – Писюном.
Скоро в школе появилась и писюнова мама, которая почему-то слёту записала нас с Мишей в писюновские друзья (может, встали по неосторожности слишком близко) и много чего нам про него поведала. Оказалось, был целый список вещей – типа циклично движущихся блять объектов и изображений с яркой цветовой гаммой, которые Писюну нежелательно было наблюдать вообще, а то была опасность впасть в конкретный долговременный ступор или произойдет загадочное и страшное хуйвознаит чего.
Остаток того учебного дня Миша провёл в тщетных потугах ввести Писюна в кому – он ходил вокруг него кругами, изображая циклично двигающийся объект, а через равные промежутки времени вертел у того перед ебалом цветными карандашами, изображая яркую цветовую гамму. Периодически пристально смотрел в глаза. Хуй там. Писюн не поддавался.
После уроков мы втроём стояли в раздевалке. Раздосадованный такими несрастухами, Миша, сурово, как злоебучий Берия, натягивал на себя свой любимый чудо-свитер, апогей какого-то хуева постмодернизма, привезенный из какого-то не менее хуева Чуркистана. Это сейчас, с высоты, так сказать, своего жизненного опыта, я понимаю, что на этом предмете одежды силами таджикских ткачей, наркоманов и дальтоников по совместительству, художественными средствами был изображён героиновый приход, но в ту юную невинную пору мы были свято убеждены, что это всего лишь картина, на которой пять зелёных всадников ловят чёрную рыбу в красном поле под палящим фиолетовым солнцем. Всякий раз, когда Миша надевал эту паранойю, превращаясь в сплошное красно-фиолетовое пятно, у меня возникало навязчивое желание – обхватив голову руками, бежать на хуй прочь с криками типа “Нет! Нет! Только не в мой мозг, ёбаные пришельцы!”. Стоило Мише выйти в этом свитере на улицу, как прохожие начинали шарахаться в стороны, забывая, о чём только что думали, маленькие дети принимались плакать, а молодые барышни – обильно менструировать. У меня лично, как и у некоторых наших знакомых, свитер вызывал приступы тошноты и головокружения, поэтому я старался смотреть по возможности в пол. То есть, как вы понимаете, на блекло-сером раздевалочном фоне мишин свитер нехуёво выделялся. Да хули там, скажу больше – по-видимому, не существует в природе вообще такого фона, на котором этот ебучий аксессуар не выделялся бы. Хотя, если вы нароете где-нибудь летающую тарелку с огромной надписью “ЗЕМЛЯНЕ! МЫ ПРИШЛИ С МИРОМ!” – то можете смело, одев мишин свитер, встать рядом. Такие вещи идеально дополняют друг друга. Красное пятно блякнуло что-то вроде “щасливо, пацаны” и уплыло в сторону выхода. Я оторвал глаза от пола – И ТУТ УВИДЕЛ ПИСЮНА. У Писюна было такое ебало, как будто он сам всю ночь ловил чорную рыбу в компании зелёных всадников и теперь стоял передо мной до полусмерти заёбанный – с подкашивающимися ногами, откляченной губой и тупым взглядом. Откачивал я его минут пятнадцать -залип он в тот раз основательно. Мише после этого я велел сжечь свитер на хуй, пока не произошло непредумышленное убийство.
ДУСЯ
Была у Писюна кошка, звали Дусей. Дуся была нещадно пизданутым животным – въёбывалась с разбегу в стены, промахивалась, на хуй, мимо миски с молоком харей в пол и на фоне всего этого непрерывно корчила непонятные ебала. Дусей, кстати, она была чисто формально, поскольку отзывалась и на Дусю, и на Васю с Петей, и на “пошла на хуй”. В общем, Дуся была не жилец по любому — каску у неё снесло при рождении, и по законам природы она должна была скопытиться в пизду ещё в раннем детстве, когда вместо титьки тыкалась еблищем маме в сраку – но тут, блядь, в планы естественного отбора вмешался известный гринписовец Писюн. Дефективную Дусю он нарыл на какой-то помойке и припёр, естественно, в дом – это, по ходу, был вообще последний раз, когда Писюн полноценно держал лохматую бестию в руках, потому как, когда Дуся подросла и превратилась в трехцветную лопоухо-косоглазую поебень, она начала двигаться и хуй ты её поймаешь. Двигалась Дуся очень резво – создавалось впечатление, что даже срала на ходу, а если
***
Спасибо Ирине Кфор
Публикация:
