Свою первую ложь Роби сочинил, когда ему было семь. Мама дала ему старую помятую купюру и попросила сходить в лавочку за пачкой длинного “Кента”. Роби потратил деньги на мороженое. Монетки, полученные на сдачу, он спрятал под большим белым камнем на заднем дворе, а когда вернулся домой, сказал маме, что страшный рыжий мальчик без одного переднего зуба остановил его на улице, дал пощечину и забрал купюру. Мама поверила. С тех пор Роби лгал не переставая. В старших классах он поехал в Эйлат и почти неделю валялся на пляже — но сперва продал завучу байку про больную раком тетю в Беэр-Шеве. Когда Роби служил в армии, воображаемая тетя ослепла и помогла Роби выбраться из передряги с самовольной отлучкой — обошлось без гауптвахты и даже без наряда вне очереди. На работе он однажды оправдался за двухчасовое опоздание тем, что якобы нашел у дороги сбитую машиной овчарку и отвез к ветеринару. Он солгал, что собака осталась парализованной на две ноги, и ложь прокатила на ура. Много разной лжи довелось Роби Альгарбали насочинять за свою жизнь. Лжи хромой и больной, лжи и злой, и дурной, лжи кривой и косой, лжи в пиджаках и лжи с усами. Лжи, которую он сочинял в одно мгновение, не думая, что когда-нибудь ему придется снова с ней повстречаться.
Сначала был сон. Короткий и не очень понятный сон про его покойную маму. Во сне они сидели вдвоем на циновке посреди белого, лишенного деталей пространства, которое как будто нигде не начиналось и не заканчивалось. Рядом на белой бесконечности стоял старый торговый автомат: прозрачный верх, прорезь для монетки, крутанул и получил шарик жвачки. Мама Роби сказала, что этот загробный мир уже начал ее доставать, потому что люди тут хорошие, но сигарет нет. Не только сигарет — кофе нет, “Решет Бет” [“Решет Бет” — одна из центральных израильских радиостанций.] нет, ничего нет.
— Ты должен помочь мне, Роби, — сказала мама. — Ты должен купить мне жвачку. Я тебя вырастила, сын. Все эти годы всё тебе давала и ничего не просила. Но сейчас пришло время кое-что вернуть твоей старой матери. Купи мне шарик жвачки. Красный, если можно. Но если выпадет синий — тоже ничего.
И вот во сне Роби шарил по карманам, искал монетку и не находил.
— У меня нету, мама, — плача говорил он, — у меня нет монеток, я обыскал все карманы.
Для человека, который никогда не плачет в реальной жизни, плакать во сне было странно.
— А под камнем ты искал? — спросила мама и обхватила его ладонь своей. — Может, они еще там?
И тут он проснулся. Была суббота, пять утра, снаружи еще темно. Роби обнаружил, что сел в машину и едет туда, где вырос. Субботнее утро, машин нет, дорога заняла меньше двадцати минут. На первом этаже, где раньше была продуктовая лавочка Плискина, теперь открылся магазин “Все за доллар”, а рядом вместо обувного магазина теперь было отделение мобильного оператора, и реклама в витрине обещала такие акции по апгрейду телефонов, как будто завтра наступит конец света. Но сам дом остался прежним. Они съехали отсюда больше двадцати лет назад, а его даже не покрасили. И двор остался прежним: чуть-чуть цветов, кран, ржавый счетчик воды, тьма-тьмущая сорняков. А в углу двора, возле сушилки для белья, которую каждый год превращали в сукку, лежит себе белый камень.
Роби стоял на заднем дворе дома, где вырос, в толстой зимней куртке, держал большой пластмассовый фонарик и чувствовал себя странно. Пять тридцать утра, суббота. Если, скажем, выйдет какая из соседок — что он ей скажет? Покойная мама явилась мне во сне и попросила купить ей шарик жвачки, поэтому я приехал сюда искать монетки? И странно было, что камень все еще на месте после стольких лет. Но если задуматься, не то чтобы камни сами по себе снимались с места. Роби приподнял камень не без опаски, словно под камнем мог прятаться скорпион. Но под камнем не было ни скорпиона, ни змеи, ни монеток по одной лире — только дыра диаметром с дыню, откуда струился свет. Роби попытался заглянуть в дыру, но его ослепил свет. Роби помедлил секунду, а потом сунул руку в дыру — всю руку, до самого плеча. Он распластался по земле и силился что-нибудь нащупать. Но у дыры не было дна, а все, что удалось нащупать, под пальцами было как холодный металл. Как рукоятка. Рукоятка торгового автомата. Роби крутанул рукоятку изо всех сил и почувствовал, как поддается механизм. Теперь настал момент, когда круглой жвачке пора выкатиться наружу; проделать весь путь от металлических внутренностей автомата до ладони взволнованного нетерпеливого ребенка. Теперь настал момент, когда все это должно было произойти. Но не произошло. Едва докрутив рукоятку автомата, Роби оказался здесь.
“Здесь” было другое, но тоже знакомое место. Место из сна про маму. Совершенно белое, без стен, без пола, без потолка, без солнца. Только белизна и автомат по продаже жвачек. Автомат по продаже жвачек и низенький, уродливый рыжий мальчик, которого Роби с первого взгляда как-то не заметил. И не успел он улыбнуться мальчику и что-нибудь сказать, тот с размаху двинул его по ноге так, что Роби рухнул на колени. Теперь, когда Роби стоял на коленях и охал от боли, он и мальчик оказались почти одного роста. Рыжий смотрел Роби в глаза, и хотя Роби знал, что они никогда прежде не встречались, было в этом мальчике что-то знакомое.
— Ты кто? — спросил он пыхтящего рыжего мальчика, стоящего перед ним.
— Я? — злобно ухмыльнулся рыжий, обнажая дыру на месте недостающего переднего зуба. — Я твоя первая ложь.
Роби попытался встать. Нога, по которой его двинул рыжий, болела дико. Сам рыжий давно убежал. Роби разглядел торговый автомат вблизи. Между шариков жвачки прятались полупрозрачные шарики с сюрпризами. Он пошарил по карманам в поисках монетки и вспомнил, что рыжий мальчик, убегая, успел схватить его кошелек. Роби похромал в непонятном направлении. Поскольку в белом пространстве не было никаких отправных точек, кроме автомата, оставалось только от него удаляться. Через каждые несколько шагов Роби оборачивался — проверял, что автомат действительно уменьшился, и при очередной попытке увидел овчарку, а с ней тощего старика со стеклянным глазом и оторванными руками. Собаку он узнал сразу — она передвигалась полуползком, передние лапы тянули за собой парализованные задние. Это была сбитая собака из лжи. Собака, задыхавшаяся от усилий и волнения, была рада его видеть. Она лизнула Роби ладонь и уставилась на него сияющими глазами. Тощего мужчину Роби не признал. Старик протянул крюк, прикрепленный к культе правой руки, для импровизированного рукопожатия.
— Роби, — сказал Роби и кивнул.
— Игорь, — представился старик и погладил Роби крюком по спине.
— Мы знакомы? — спросил Роби после нескольких секунд неловкого молчания.
— Нет, — сказал Игорь и крюком подхватил собачий поводок. — Я тут из-за него. Он учуял тебя за километры. Захотел прийти.
— Так мы с тобой вообще никак не связаны, — сказал Роби с облегчением.
— Мы с тобой? — сказал Игорь. — Вообще нет. Я чужая ложь.
Роби ужасно хотелось спросить Игоря, чья именно, но он не был уверен, что задавать такие вопросы тут вежливо. Ему хотелось спросить, что это за место такое и много ли еще тут людей кроме него (как бы каждый такой человек ни назывался, хоть бы и “ложь”), но он опасался, что и это слишком деликатный вопрос. Вместо слов он погладил Игорева пса-инвалида. Пес был милейший. Кажется, он и впрямь очень обрадовался Роби, и Роби устыдился, что не придумал для него менее болезненную и мучительную ложь.
— Автомат, — сказал он Игорю через несколько минут. — На каких монетках он работает?
— На лирах, — ответил старик.
— Тут был один мальчик, — сказал Роби. — Отнял у меня кошелек. Но если бы и не отнял — лир там не было.
— Мальчик без зуба? — спросил Игорь. — Этот говнюк у всех крадет. Даже собачий “Бонзо” [“Бонзо” — дешевая израильская марка собачьего корма.] съедает. У нас в России такого мальчика в трусах и майке выставили бы на снег и пустили бы обратно, только когда он бы уже весь посинел. — Игорь указал крюком на свой задний карман: — Там внутри есть несколько лир. Возьми, подарок от меня.
Смущенный Роби вытащил монетку в одну лиру у Игоря из кармана, поблагодарил и попытался предложить взамен свои часы “свотч”.
— Спасибо, — улыбнулся Игорь, — но для чего мне пластиковые часы? А кроме того, я никогда никуда не спешу. — Заметив, как Роби прикидывает, что бы еще ему предложить, Игорь поспешил его успокоить: — Я и так у тебя в долгу. Если бы не твоя ложь про собаку, я бы тут был совершенно один. Так что мы в расчете.
Роби быстро захромал обратно к торговому автомату. Нога еще болела, но уже меньше. Роби сунул лиру в автомат, глубоко вдохнул, закрыл глаза и рванул рукоятку.
Он обнаружил, что растянулся на заднем дворе своего старого дома. Первый утренний свет уже красил небо в оттенки темно-синего. Роби вытащил судорожно сжатый кулак из глубокой дыры, а когда разжал — обнаружил внутри красный шарик жвачки.
Прежде чем отправиться в обратный путь, он вернул камень на место. Он не стал задаваться вопросом, что именно произошло с ним там, в дыре, — просто сел в машину, дал задний ход и уехал. Красную жвачку он положил под подушку — для мамы, если она снова придет во сне.
В первые дни Роби еще очень много думал про это все — про то самое место, про собаку, про Игоря, про всякую другую ложь, с которой ему, к счастью, не пришлось встретиться. Была одна странная ложь, которую он однажды рассказал Рути, своей бывшей девушке, когда не пришел на пятничный обед с ее родителями, — ложь про его племянницу, которая живет в Натании, и ее агрессивного мужа, который пригрозил ее убить, — Роби, мол, пришлось туда поехать и их успокаивать. До сих пор он не знает, зачем сочинил эту уродливую историю. Может, думал, что чем сложнее и изворотистее будет ложь, тем скорее ему поверят. Есть люди, которые, не явившись на пятничный обед, просто говорят, что у них болела голова, но из-за этих его россказней теперь неподалеку, в какой-то дыре, живут сумасшедший муж и избиваемая жена.
К дыре он не возвращался, но кое-что из пережитого не желало уходить. Сперва он еще продолжал лгать, но теперь это была белая ложь, в которой не бьют, не хромают и не помирают от рака. Он опоздал на работу, потому что должен был полить цветы у тети, которая уехала в Японию навестить своего преуспевающего сына; он не пришел на брит-милу, потому что у него под самой дверью окотилась кошка и надо было позаботиться о котятах. Всякое такое. Но проблема в том, что сочинять белую ложь оказалось гораздо сложнее. По крайней мере, чтоб звучала правдоподобно. И вообще, когда рассказываешь людям плохое, они сразу покупаются, плохое для них нормально. А когда измышляешь хорошее, люди настораживаются. Так что потихоньку Роби стал лгать меньше. В основном от лени. А еще он со временем стал меньше думать о том месте. О дыре. Вплоть до того самого утра, когда услышал, как в коридоре Наташа из бухгалтерии разговаривает с директором отдела. Она просила директора о нескольких днях срочного отпуска, потому что у ее дяди Игоря случился инфаркт. Несчастный человек, вдовец-неудачник, в России попал в аварию и потерял обе руки, а теперь еще и это, а он совсем одинок и беспомощен. Директор отдела утвердил ей отпуск, Наташа зашла к нему в кабинет, взяла свои бумаги и вышла из здания. Роби последовал за ней до машины. Когда Наташа остановилась, чтобы достать из сумки ключи, он тоже остановился. Она обернулась.
— Ты работаешь в закупках, — сказала она. — Помощник Згури, верно?
— Да, — кивнул Роби. — Меня Роби зовут.
— Н-н-ну, Роби, — сказала Наташа с раздраженной русской улыбкой, — тебе чего? Нужно что-нибудь?
— Это по поводу твоей лжи, ну, директору отдела, — пробормотал Роби. — Я его знаю.
— Ты шел за мной до самой машины, чтобы обвинить меня в том, что я лгунья? — процедила Наташа.
— Нет, — заторопился Роби. — Я не обвиняю, честно. Это супер, что ты лгунья. Я тоже лгу. Просто этот Игорь, из твоей лжи, — я его видел. Золотой мужик. А ты — уж прости, что я это говорю, — ты уже напридумывала ему достаточно горя. Так я просто хотел сказать, что…
— Ты не подвинешься? — холодно перебила его Наташа. — Ты не даешь мне дверцу открыть.
— Я знаю, что это звучит дико, но я могу доказать, — занервничал Роби. — У него нет глаза, у Игоря. То есть глаз есть, но один. Однажды солгала, что он глаз потерял, так?
И Наташа, уже садясь в машину, замерла.
— Ты это как раскопал? — спросила она подозрительно. — Ты со Славой дружишь?
— Не знаю я никакого Славы, — тихо сказал Роби, — только Игоря. Реально, если хочешь, я могу тебя к нему отвести.
Они стояли на заднем дворе. Роби лег на влажную землю, сдвинул камень и сунул руку в дыру. Наташа возвышалась над ним. Он протянул ей свободную руку и сказал:
— Держись крепко.
Наташа смотрела на мужчину, распластавшегося у ее ног. Тридцать с чем-то, симпатичный, в поглаженной и чистой белой рубашке, которая теперь стала гораздо менее чистой и поглаженной, одна рука засунута в дыру, щека прижата к земле.
— Держись крепко, — повторил он, и, протягивая ему руку, она невольно спросила себя, почему ей всегда попадаются больные на голову. Когда он начал нести чушь около машины, она подумала, что это, может быть, такой юмор в духе сабров, что-то вроде “Фисфусим” [“Фисфусим” — израильская телепередача на Десятом канале, в которой ведущие разыгрывают случайных прохожих.], но теперь поняла, что этот парень с мягким взглядом и смущенной улыбкой действительно больной на голову. Его пальцы крепко обхватили ее пальцы. На секунду Роби и Наташа замерли, он — распростершись на земле, она над ним, слегка наклонившись, глядя на него растерянно.
— Окей, — прошептала Наташа нежным, почти медсестринским голосом. — Вот мы держимся за руки. Что теперь?
— Теперь, — сказал Роби, — я крутану рукоятку.
Игоря им пришлось искать долго. Сначала они встретили какую-то волосатую горбатую ложь, видимо сочиненную аргентинцем и не говорившую ни слова на иврите, а потом Наташину ложь, но другую — занудного религиозного полицейского: он потребовал, чтоб они остановились и предъявили документы, но никогда не слышал об Игоре. В конце концов им помогла избиваемая племянница Роби из Натании. Они застали ее за кормлением котят из последней лжи Роби. Игорь не попадался этой племяннице уже несколько дней, но она знала, где можно разыскать его пса. А пес, вылизав Роби лицо и руки, был только рад проводить их к постели своего хозяина.
Игорь был в плохом состоянии; кожа его совершенно пожелтела, и он обливался потом. Но, увидев Наташу, просиял широченной улыбкой. Он ужасно обрадовался, что она пришла его навестить, — он даже настоял на том, чтобы встать и обнять ее, хоть и с трудом держался на ногах. Когда он обнял Наташу, она начала плакать и просить прощения, потому что этот Игорь, хоть и был ложью, все-таки приходился ей дядей. Вымышленным дядей, но все-таки дядей. А Игорь сказал, что ей не за что извиняться и что жизнь, которую она для него придумала, может, и не всегда была легкой, но он наслаждается каждой минутой, и волноваться нечего: по сравнению с крушением поезда в Минске, ударом молнии во Владивостоке и нападением стаи бешеных волков в Сибири этот инфаркт — мелочь. А когда Наташа и Роби вернулись к торговому автомату, Роби кинул в щель монетку в одну лиру, взял Наташу за руку и попросил ее повернуть рукоятку.
Уже на заднем дворе Наташа обнаружила у себя в кулаке пластиковый шарик, а в нем сюрприз — уродливый золотистый пластиковый кулончик в форме сердца.
— Знаешь, — сказала она Роби, — вечером я должна была на несколько дней уехать с подружкой на Синай, но я думаю, что, может быть, все отменю и вернусь сюда ухаживать за Игорем. Хочешь со мной?
Роби кивнул. Он знал, что если он хочет прийти сюда с ней завтра, придется солгать что-нибудь в офисе, и хотя лжи он еще не придумал, было ясно, что это будет радостная ложь — свет, цветы и, может, даже несколько улыбчивых младенцев.
TELEGRAM BARCAFFE
Публикация:
