Эссе-анализ любовных отношений в постмодернистской поэме “Москва-Петушки”
Вы уже готовитесь, уже придумали какой романтический спам будете слать друг другу завтра? Скупаете открытки и шоколадки-сердечки? Собираетесь дарить в жэжэшечке виртуальные подарки? Штудируете томик Ахматовой, чтобы издрать из него подходящую случаю цитату? Всё это живо меня интересует.
Но я о литературе. Мне интересно, какое у вас самое любимое произведение про любофф? (явка в комменты обязательна), или отрывок любимый?
Самая лучшая история любви в моём хит-параде, самый сочный отрывок, конечно, принадлежит авторству Венечки Ерофеева, “Москва-Петушки”.
Нет, я говорю не о том месте, где Ерофеев бесподобно описывает знакомство со своей “пышнотелой блядью”, со своей “гармонической сукой”. И хотя Веничка заслуживает благодарственных слов от всех баб страны за одну только фразу “Старость и верность накладывают на рожу морщины, а я не хочу, например, чтобы у нее на роже были морщины”, не это, всё же, самое вкусное для меня место в книге.(Скорее, нежный друг моего сердца Митя Ольшанский является его заложником. Для него, если я что-то понимаю в людях, глава эта – эталон гендерных отношений.)
Моё же любимая история,-лучшая история о любви в мировой литературе,- это рассказ Женщины в Чёрном Берете.
Мне сложно представить себе людей, не читавших “Москва-Петушки”, но, может, это было давно, поэтому я не откажу себе в удовольствии и процитирую кусочек.
…Она выпила и, вместо благодарности, приподняла с головы свой берет: «вот это – видите?» и показала всем свой шрам повыше уха. А потом торжественно помолчала – и снова протянула мне стакан: «плесни еще, молодой человек, а не то я упаду в обморок».
Я налил ей еще полстакана.
Она и это выпила, и снова как то машинально. А выпив, настежь растворила свой рот и всем показала: «видите – четырех зубов не хватает?» – «да где же зубы то эти?» – «а кто их знает, где они. Я женщина грамотная, а вот хожу без зубов. Он мне их выбил за Пушкина. А я слышу – у вас тут такой литературный разговор, дай, думаю, и я к ним присяду, выпью и расскажу заодно, как мне за Пушкина разбили голову и выбили четыре передних зуба…»
И она принялась рассказывать, и чудовищен был стиль ее рассказа…
– Все с Пушкина и началось. К нам прислали комсорга Евтюшкина, он все щипался и читал стихи, а раз как то ухватил меня за икры и спрашивает: «Мой чудный взгляд тебя томил?» – я говорю: «Ну, допустим, томил…», а он опять за икры: «В душе мой голос раздавался?» Тут он схватил меня в охапку и куда то поволок. А когда уже выволок – я ходила все дни сама не своя, все твердила: «Пушкин – Евтюшкин – томил – раздавался». «Раздавался – томил – Евтюшкин – Пушкин». А потом опять: «Пушкин – Евтюшкин…»
– Ты ближе к делу, ближе к передним зубам, – оборвал ее черноусый.
– Сейчас, сейчас будут и зубы! Будут вам и зубы!.. Что же дальше?.. Да, с этого дня все шло так хорошо, целых полгода я с ним на сеновале бога гневила, все шло хорошо! А потом этот Пушкин опять все напортил!.. Я ведь как Жанна д’Арк. Та тоже – нет, чтобы коров пасти и жать хлеба – так она села на лошадь и поскакала в Орлеан, на свою попу приключений искать. Вот так и я – как немножко напьюсь, так сразу к нему подступаю: «А кто за тебя детишек будет воспитывать? Пушкин, что ли?» а он огрызается: «Да каких там еще детишек? Ведь детишек то нет! Причем же тут Пушкин?» а я ему на это: «когда они будут, детишки, поздно будет Пушкина вспоминать!»
И так всякий раз – стоило мне немножко напиться.
– Кто за тебя, – говорю, – детишек?.. Пушкин, что ли?.. – а он – прямо весь бесится: «Уйди, Дарья, – кричит, – уйди! Перестань высекать огонь из души человека!» Я его ненавидела в эти минуты, так ненавидела, что в глазах у меня голова кружилась. А потом – все таки ничего, опять любила, так любила, что по ночам просыпалась от этого…
И вот как то однажды я уж совсем перепилась. Подлетаю к нему и ору: «Пушкин, что ли, за тебя детишек воспитывать будет? А? Пушкин?» он, как услышал о Пушкине, весь почернел и затрясся: «пей, напивайся, но Пушкина не трогай! Детишек не трогай! Пей все, пей мою кровь, но господа бога твоего не искушай!» а я в это время на больничном сидела, сотрясение мозгов и заворот кишок, а на юге в то время осень была, и я ему вот что тогда заорала: «Уходи от меня, душегуб, совсем от меня уходи! Обойдусь! Месяцок поблядую и под поезд брошусь! А потом пойду в монастырь и схиму приму! Ты придешь ко мне прощенья просить, а я выйду во всем черном, обаятельная такая, и тебе всю морду поцарапаю, собственным своим кукишем! Уходи!» а потом кричу: «ты хоть душу то любишь во мне? Душу – любишь?» а он весь трясется и чернеет: “сердцем,
– орет, – сердцем – да, сердцем люблю твою душу, но душою – нет, не люблю!”
И как то дико, по оперному рассмеялся, схватил меня, проломил мне череп и уехал во Владимир на Клязьме. Зачем уехал? К кому уехал? Мое недоумение разделила вся Европа. А бабушка моя, глухонемая, с печи мне говорит: “Вот видишь, как далеко зашла ты, Дашенька, в поисках своего “я”!”
Да! А через месяц он вернулся. А я в это время пьяная была в дым, я как увидела его, упала на стол, засмеялась, засучила ногами: «ага! – закричала. – умотал во Владимир на Клязьме! А кто за тебя детишек…» а он – не говоря ни слова – подошел, выбил мне четыре передних зуба и уехал в Ростов на Дону, по путевке комсомола… Дело к обмороку, милый. Налей ка еще чуток…
Все давились от смеха. Всех доканала, главное, эта глухонемая бабушка.
– А где ж он теперь, твой Евтюшкин?
– А кто его знает, где? Или в Сибири, или в Средней Азии. Если он приехал в Ростов и все еще живой, значит, он где нибудь в Средней Азии. А если до Ростова не доехал и умер, значит, в Сибири…
Самой жизнью продиктованы эти строки. Я нигде больше не встречала более честной истории любви.
Так что нравится вам, дружочки?
Пишет Светкина Ольга (
vedmachka)
Публикация:
