На вечер к Шершиевичам баронесса приехала первой и задолго до остальных гостей, таково было её нетерпение увидеть встречу Яворского и Ляли. Салон постепенно наполнялся состоятельными и вальяжными господами с супругами и без, важными чиновниками и знаменитыми юристами. Явление Яворского прошло бы совсем незамеченным, если бы не Наташа, которая то и дело поглядывала на дверь. Она и хозяйка вечера беседовали с одним из приглашённых, когда лакей объявил его прибытие. Услышав его имя, она извинилась передсобеседником и сделала несколько шагов навстречу.
Яворский с величественным недоумением знаменитости обозревал блестящую толпу, которой не было до него никакого дела, словно спрашивал себя, туда ли он попал и что это за сборище невежд, когда наконец заметил Наташу, кивнул ей и направил к ней свои стопы. Они устроились у окна на плюшевом диванчике, где их и нашла Ляля.
Она уже некоторое время наблюдала за Яворским, оставаясь для него невидимой, и теперь, когда все гости прибыли, решила, что пора заявить о себе.
— Здравствуйте, Алексей Дмитрич, — раздалось над головой литератора, и Ляля не без удовольствия увидела, как он вздрогнул, как покраснела под редкими волосами его макушка и напряглась спина. Яворский суетливо оглянулся и, узнав её, вскочил.
— О, здравствуйте! Елена…
— Васильевна, — подсказала Наташа, с лукавым любопытством следя за обоими, — Елена Васильевна Шершиевич, хозяйка этого вечера и наша с вами старая знакомая.
— Так вот оно что! Благодарю вас за любезное приглашение, — и старый ловелас, дабы скрыть смущение, склонился к Лялиной руке. Поднявшись, он уже вполне владел собой, во всяком случае, своим лицом, надев на него привычную снисходительную маску. Однако эта мина былого величия не возымела желаемого действия: Ляле он показался жалким и потрёпанным, и она с недоумением спрашивала себя, что же могло её так пленить в нём каких-нибудь три года назад?
Между ними завязалась незначащая беседа о том о сём — о книжных новинках, театральных премьерах и общих знакомых, и Ляля почувствовала, как постепенно истаяло и развеялось напряжение, с каким она его ждала. Подошёл Павел, Яворский был ему представлен, и они обменялись несколькими приличествующими случаю фразами. По тому, как муж быстро и смешливо взглянул на неё, переходя к другим гостям, Ляле показалось, что он о чём-то догадался — а впрочем, возможно, что это был только отголосок её давешнего беспокойства. Яворский вдруг стал ей нестерпимо скучен, и она подавила зевок. Оглядевшись, Ляля отвела его в кружок дам и, представив этой благоуханной клумбе из шёлка и кружев, развлекалась, наблюдая за тем, как он очаровывает их заученными приёмами дамского любимца. Впрочем, его старания были вознаграждены и он получил два-три лестных приглашения, которые насытили его тщеславие, вследствие чего, прощаясь с хозяйкой, Яворский, как в былые времена, принял вид поэтически томный и пытался поймать её взгляд, однако здесь он успеха не имел.
Было на вечере и ещё одно лицо, которое, оставшись незамеченным, с интересом следило за происходящим. Это был некто Савельев, доктор по учёному своему положению и по роду занятий, профессор университета и медицинское светило, приглашённое Шершиевичем ради жены, которую беспокоила печень. Савельев был фигурой куда более поэтической, нежели наш стареющий беллетрист, и если бы Ляля не думала о нём, как о враче, она могла бы, пожалуй, принять его за художника. Он был представлен ей накануне и, расспрашивая о её недомогании, заинтересовал настолько, что удостоился сегодняшнего приглашения. Предметом, пробудившим её воображение, стала — представьте себе! — захватывающая лекция о том, как лечили печень в древней Греции. Они проговорили целый час, и когда он выписывал ей рецепт, Ляля, неожиданно для себя самой, сказала:
— Пётр Игнатьич, завтра у нас в восьмом часу гости, так и вы приходите, пожалуйста! Как хотите, а мы с вами не закончили!
Савельев сверкнул своим пенсне и улыбнулся.
— Благодарю вас, Елена Васильевна! Постараюсь быть.
Как это часто бывает на многолюдных сборищах, где большая часть приглашённых связана общим интересом, он чувствовал себя немного чужим. Из своего угла он наблюдал за гостями, делая по привычке медицинские наблюдения: у того господина явно не в порядке почки, этот страдает геморроем, другой полнокровием, а даму в зелёном, пожалуй, беспокоят мигрени… Иногда Ляля перехватывала его взгляд, и они обменивались улыбкой, и Савельев думал по привычке, что её жёлчный пузырь причинит ей много хлопот, а впрочем, для людей с её сложением, типом кожи и цветом глаз это, к сожалению, не редкость. Ляля ему нравилась, и когда она, с Наташиной помощью, принялась разливать гостям чай, он занял ближайший к хозяйке стул. Он пил свой чай в молчании, но это соседство обоим было приятно. Наконец, когда все жаждущие были оделены своею чашкой чаю, Савельев спросил, указывая глазами на Яворского:
— Кто этот велеречивый господин?
— А, этот… — Ляля улыбнулась и отпила из своей чашки. — Да так, знаете ли, старый знакомый. Литератор.
— Отставной козы барабанщик? — подмигнул ей Савельев лукаво.
— Что-то в этом роде, — сказала Ляля и подумала: «А я та самая отставная коза!» — А почему вы спрашиваете, Пётр Игнатьич?
— Я, конечно, могу ошибаться, но у вас с ним один и тот же недуг…
— С ним?! — Ляля вскинула тонкие брови и покачала головой. — Так вот вы чем развлекаетесь! Простите великодушно, боюсь, я вас совсем забросила.
— Пустяки, — отмахнулся Савельев. — Это даже интересно. Могу, кстати, вас успокоить: кроме разлития желчи, этот господин не имеет с вами ничего общего. К примеру, я бы выписал ему касторку!
И оба рассмеялись.
В. К. Стебницкий
***
TELEGRAM BARCAFFE
Публикация:
