26 марта 2000 года Владимир Путин был избран президентом России. В такие даты обычно начинается торжественный или скорбный, в зависимости от политической ординации докладчика, доклад, состоящий из цифр и графиков. Позвольте мне избежать этого занятия.
У каждого из нас есть какие-то места, события, люди, которые меняли что-то важное в нашей жизни.
В 1999 году, когда я впервые увидел Путина, я был 23-летним студентом престижного юридического вуза. Моя будущая жена как раз поступила на филологический факультет МГУ и в начале сентября, как и остальные студенты, принесла студенческую присягу alma mater.
На присягу явился занимавший тогда кресло председателя правительства Владимир Путин. Он прочитал недлинную речь о будущем МГУ, высшего образования в стране, статусе студента и прочих близких к теме мероприятия вещах.
После того как он закончил свою речь и мы вышли из Главного здания МГУ на улицу, я сказал жене и ее одногруппникам:
— Это наш следующий президент.
Надо мной посмеялись. Тогда считалось, что президент России должен быть «МУЖИКОМ» со всех больших букв — громогласным, широкоплечим, кулаками размеров с грудь Зыкиной, простоватым и хитроватым увальнем, забавным для цивилизованных западных политиков. Другого Россия не примет. И уж точно не примет человека нарочито неяркого, специально обычного, умышленно кажущегося меньше, чем есть. Да и Запад не поймет.
А вот именно это мне и понравилось.
Тошнило уже к тому моменту от яркости и неформальности. От «русской широты», расстегнутых воротников, вымазанных в оливье и икре болтающихся галстуков и не до конца надетых штанов. Все же свои! Чего стесняться?
А я не хотел быть им своим. И мечтал, чтобы при мне, наконец-то, хоть кто-нибудь из них постеснялся. Хотелось мытых рук, чистых правильно завязанных галстуков, застегнутых рубашек.
Хотелось дел, а не банкетов.
Мне было отвратительно это воровское панибратство, когда одной рукой тебя похлопывают по плечу, а другой крадут твой труд и достоинство.
Мне хотелось, чтобы мои плечи и карманы оставили в покое.
«Это наш следующий президент, — подумал я. — Иначе нам конец».
Этот человек стал президентом. И конец нам не настал.
Но пир червей внутри трупа страны все длился и длился, а вороны и шакалы все продолжали трапезу.
Когда Басаев пошел в свой исторический рейд на Дагестан, я наблюдал за событиями с уже вошедшей в привычку бессильной болью. Я ожидал, что все будет как раньше: убитые солдаты, жирные красномордые генералы, прекрасные, как их водочная отрыжка, переговоры, международные инстанции, правозащитники, отступление и глумливые усмешки бандитов.
Не сработало это потому, что Путин не хотел никому из них быть своим. Ни правозащитникам. Ни Западу. Ни генералам. Он не хотел быть рукопожатным. Он не хотел, чтобы его хлопали по плечу. Он не признавал за бандитами прав человека. Если человек решил, что он — волк, а вокруг овцы, то какие же у него права человека?
Он не хотел пить водку в штабной палатке.
И сердце мое тогда впервые стукнуло с надеждой.
Вторым знаковым событием стало «равноудаление» от власти тех, кто уже считал себя хозяевами России. Гусинский, Березовский, Ходорковский… Я тогда уже работал в юридическом отделе одной коммерческой структуры и собственными глазами видел, как в стране внезапно начали платить налоги.
Корпоратив не менее пошл, чем банкет. Но разница в том, что перед корпоративом работают: что-то производят, добывают, продают. А не грабят и насилуют.
Затем был первый украинский майдан, «Революция роз», «Бронзовая ночь» в Эстонии. Я видел, к чему идет. И к началу августовской войны 2008 года я уже в принципе понимал, как все будет. Но сомнения еще оставались.
Когда вереницы наших танков прошли через Рокский тоннель, я знал, что за это нас уже не простят. И радовался. Потому что видел я их прощение там же, где они хотели видеть мою страну, — в красивом этническом гробу, расписанном под хохлому.
Сейчас хорошим тоном считается винить народ в том, что среди него вдруг появились охранители. «Путинская пропаганда». Я не знаю, на кого могла в моем поколении подействовать пропаганда. Ее просто не было. Телевизор яростно оплевывал президента и все, что он начинал или завершал.
Но самое главное, я чувствовал, как тишина безвременья уходит, и вокруг, шевеля желтеющие листья, договора и счета-фактуры, начал завиваться прохладный острый, как бритва, сквознячок.
Я почувствовал ветерок Истории. Русской истории. Жизни, которая принадлежит нам как народу.
И я знаю, что этому сквознячку суждено превратиться в полноценный ураган, который унесет все лишнее и ложное. Лишние тосты и рукопожатия, объятия и обещания, браваду, пафос, умиление, слова, движения. Он заставит нас вцепиться в то, что может нас удержать — в настоящее, в подлинное. До синевы в пальцах. До хруста. Изо всех сил. Так, как положено за такие вещи держаться.
Тогда мы изменимся. И, может быть, станем теми, кем нам положено быть. И удержавшись, сроднившись со своей исторической судьбой, двинемся дальше — воспринимаемые уже сами как стихия, срывающая с мира саван «конца Истории». Сметающая с наций надгробные камни. Срывающая белозубые улыбчивые маски со звериных рыл. Что бы там ни было с цифрами, ВВП и QPI, с фьючерсами на нефть и газ…
В этот день я отмечаю то, что у нас есть надежда исполнить свое предназначение в Истории — быть собой и прожить свою подлинную историческую жизнь. Потому что у человека, который умеет правильно носить костюм и казаться меньше, чем есть, хватило сил для того, чтобы никому не захотеть стать своим.
Никому.
***
TELEGRAM BARCAFFE
Публикация:
Янус Полуэктович Невструев — единый в двух лицах директор института и политолог блуждающий в прошлом и будущем!