Село Конево стоит в заповедном лесу. Место глухое, от города дальнее, народ в селе лохматый, темный, лесной народ.
Помещика Конева, бравого генерала, владельца этого места, еще до сих пор помнят зажившиеся на свете старики: крут был генерал, царство ему небесное, драл всех как сидоровых коз. Пришла свобода, пала барщина, а мужик долго еще чувствовал над своим хребтом барскую треххвостку, и все рабское, что всосалось в кровь, передал по наследству своим сынам и внукам. Даже до последних дней, когда поднялась над Русью настоящая свобода, жители села Конева все чего-то побаивались, все норовили по старинке жить, новому не доверяли – опять, мол, обернется на старое, пугались всякого окрика, чуть что – марш в свою нору, и шабаш!
Правда, и среди них были люди кряжистые, хозяева самосильные. Взять хотя бы семейство Туляевых, их пять братанов, один к одному, рыжебородые, кудластые, косая сажень в плечах. А главное – очень широки у всех братанов глотки, и голос – что труба, гаркнут на сходе, так тому и быть, – кривда, правда, обида ли кому – все равно: мир молчит, терпит.
Да и как не терпеть, надо до конца терпеть, про это самое и батюшка, отец Павел, каждое воскресенье говорит: “Кто терпит, тот рай господень унаследует”.
Ну, и терпели мужики.
А эти горлопаны, братейники Туляевы, ежели и забрали себе самые лучшие участки, ежели и поделили не по правде сенокос – пускай! – им же, обормотам, худо будет: сдохнут – пожалуйте-ка в кромешный ад, на вольную ваканцию живыми руками горячее уголье таскать.
Пришла несусветимая война, немчура с французинкой супротив России руку подняли, и всех пятерых братанов Туляевых, один по одному, угнали воевать. Больше полсела тогда угнали, лишь старичье да самый зеленый молодняк остались при земле. Ну, что ж: воевать так воевать. Вот весточки полетели с фронта: тот убит, тот ранен, у этого глаза лопнули от чертовых душистых каких-то, сказывают, газов. Вой по деревне, плач. Хорошо еще, что отец Павел неусыпно вразумляет: “Убиенных – в рай”, – но все ж таки тяжко было – в каждой избе несчастье, бабы из черных платков с белыми каймами не выходят. Только у Туляевых старики и молодухи не печалуются, не вздыхают: видно, краснорожих братанов ни штык, ни пуля не берет.
А на поверку оказалось вот что: братаны и пороху-то не понюхали, а сразу, как на спозицию пришли, единым духом записались в дезертиры, да и лататы: ищи-свищи ветра в поле, до свиданья вам!
Это уж потом все обнаружилось, когда революция пришла. Вернулись после войны односельчане – кто на деревяшке, кто без руки, с пустым рукавом, – да и объявили про братанов:
– Дезертиры. Мазурики… Ужо-ка мы их!..
А время своим чередом шло. В селе Коневе все честь-честью: новые права установили, солдаты разъясняют все по правде, лес поделили, барский дом сожгли. Ах, сад? Яблоньки?.. Руби, ребята, топором! Ну, словом, все по-настоящему, везде комитеты, митинги, очень хорошо.
И, говорят, в Питере новое правительство сидит: генерал Керенский, князь Львов, еще какие-то правильные господа, все из бар да из князей, очень даже замечательные, и простому народу заступники. Ха-ха!.. А сам государь-император будто бы в Литовский замок угодил. Ха-ха-ха!.. Вот так раз! Отец Павел ни гугу, никакого разъяснения, только и всего, что красный флаг прибил на крышу, а тихомолком все ж таки старикам нашептывал:
– Годи, крещеные… все обернется по старинке… А смутьянов так взъерепенят, что…
Шептал он тихо, тайно, но все село вскоре расслышало и забоялось поповских слов: а вдруг да ежели?.. Ое-ей!.. Даже молодяжник присмирел: опять барская треххвостка вспомнилась: а вдруг да ежели…
Но вот святки подходили, и к самому празднику объявились все пятеро Туляевых. Чаев, сахаров наволокли, всяких штук: щикатулки, кувшинчики, ложки – все из серебра, из золота, – часы, перстни с каменьем самоцветным. А сами, как быки, один другого глаже.
– Ну, каково повоевали, братцы? – спросили их на сходе мужики.
А молодяжник сразу закричал:
– Дезертиры, мазурики!.. Вон из нашего села!
И прочие пристали, зашумел сход, – того гляди, зубы братанам выбьют.
– Не желаем!.. Вон!..
Тогда братаны, как медведи, на дыбы:
– Ах, вон?.. Благодарим покорно… Да мы вас!.. Единым духом! Контрреволюцию пускать? А?!
– Как так? Что вы ошалели?.. У нас комитеты, митинги…
– Комитеты?.. Тьфу, ваши комитеты! В три шеи ваши комитеты!
– Как так? – закипятился молодяжник. – Вы, значит, за царя?
– Кто – мы?! – вскочили Туляевы и рты ощерили. – Да знаете ли, кто мы такие?
– Знаем… Малодеры…
Тут старший братан как тряхнет бородой да топнет:
– Замолчь!! – Так в ушах у всех и зазвенело, смолкли все.
А потом тихим голосом:
– Товарищи, – говорит. – Вот что, товарищи… Мы все пятеро, то есть, все единоутробные братья – окончательные большевики… И будем мы в своем родном селе, скажем к примеру, в Коневе, настоящие порядки наводить, чтобы как в столице, так вопче и у нас… Будет теперича у нас не Конево, а Коммуния. Кто супротив Коммунии, прошу поднять руку! Вот мы посмотрим, кто против Коммунии идет… мы па-а-смотрим!..
А сам кивнул головой да пальцем возле носу грозно так, ни дать ни взять исправник.
– Значит, все под Коммунию подписываетесь? Согласны?
– Согласны… Чего тут толковать, – сказал за всех старый старичонка Тихон. – Так, что ли, братцы?
– Так, так… Согласны, – забубнил сход. – Только сделайте разъяснение, кака така Коммуния? Впервой слышим.
Тогда братаны разъяснили по всем статьям. Перво-наперво, чтоб не было никаких бедных, а все богатые; вторым делом – все общее, и разные прочие, тому подобные мысли.
Ну, богатеям это шибко не по нраву, стали возражать.
– Тоись, как все общее? – спросил дядя Прохор, мельник-богатей.
– А очень просто, – сказал старшой братан. – У тебя сколько лошадей?
– Три.
– Две для бедняков, для неимущих… Таким же манером и коров и овец… Иначе к стенке…
– Тоись, как к стенке?
– А очень просто, – сказал старшой Туляев, да на прицел винтовку прямо Прохору в лоб.
– Краул!.. Братцы!.. Чего он, мазурик? а?!
Однако все обошлось честь-честью, только постращал.
И стало через три дня: не село Конево, а Коммуния.
Братаны Туляевы дело круто повернули.
Раньше впятером под одной крышей жили, а теперича не то:
– Мы, – говорят, – сицилисты-коммунисты.
И чтоб укрепить полные повсеместные права, стали себе по новой собственной избе рубить.
Возле самой церкви, на площади, очень хорошие места облюбовали, два своих дома ставить начали, да два в церковной ограде, а пятый дом к самому поповскому дому впритык приткнули.
Отец Павел сейчас протест:
– Это почему ж такое утеснение? Вам мало земли-то, что ли? Зачем же сюда, на чужую-то?
– Ни чужого, ни своего теперича нет, все общее, – наотмашь возразили ему братаны.
– Ежели собственность уничтожена, зачем же вы себе такие огромадные избы рубите?
– Ах ты, кутья кислая! В рассуждение вступать?.. А вот погоди, увидишь, что к чему!
И живой рукой созвали сход.
– Товарищи! Потому что мы коммунисты, и вы все коммунисты-террористы, предлагаю: истребовать сюда попа и обложить его контрибуцией.
Пришел отец Павел, ни жив ни мертв.
– Три тыщи контрибуции, а ежели перечить – немедля к стенке – рраз! пригрозил старшой Туляев и опять артикул винтовкой выкинул.
Поп задрожал-затрясся, побелел. Жаль денег, вот как жаль, по алтыну собирал, по гривне, – однако жизни жальче. Сказал им:
– Ну, что ж, миряне… Конечно, вы можете расстрелять меня без суда, без следствия… Берите, грабьте…
И вынес сполна три тыщи.
– Добро, – сказали братаны. – Это все в Коммунию пойдет.
Поехали с поповскими деньгами в город, накупили себе того, сего. А избы ихние как в сказке растут: старшой братан железом крышу кроет.
Дивятся крещеные, шепчутся.
Таким же манером всех богатеев обложили: кого на пятьсот рублей, кого на тысячу. А тут и до середних добрались.
– Это все в Коммунию, – говорят братаны.
И у каждого по две пары лошадей образовалось, сани расписные, пролетки, бубенцы.
Крещеным завидно стало, ропот по селу пошел.
– Это чего ж они все себе да все себе… А нам-то?.. Вот так Коммуния!
– Дак что же делать-то?
– Надо бедный комитет избрать.
– Дак ведь избрали… все комитетчики – братаны.
– Надо новый.
Пошли скопищем к братанам.
– Так и так, братаны. Желаем новый бедный комитет избрать… А вас, стало быть, долой.
Покрутили братаны усы, почесали бороды, а старшой как гаркнет по-военному:
– Ага! Против бедного комитета восставать, против революции? Кто зачинщик? Вавило, ты? К стенке!
Вскинули винтовки – рраз! Упал Вавило.
Остальные разбежались, кто в подполье, кто в овин, потому у братанов ружья, а у прочих кулаки одни.
Наутро сход. Братаны объявили:
– Борьба с контрреволюцией будет беспощадна. В случае доноса доносчика отправим за Вавилой. Твердая власть – она очень даже строгая. А теперича, товарищи, на общественные работы – марш!
И погнали все село свои новые усадьбы доделывать: тыном обносить, узорчатые ворота ставить.
Крещеные пыхтят на братановых работах, кто тын городит, кто крышу кроет, готовы братанам горло перегрызть, а не смеют: пуля в лоб.
А братаны сполитично:
– Вот, товарищи, кончим дело – спасибо вам большое скажем.
– Очень хорошо… Согласны… – сказали мужики и сглотнули слезы. У Андрона от кровной злости топор упал.
– Все Коммунии да Коммунии, а когда же нам-то? – спросил Андрон. – Мы ведь самая беднота и есть…
Вечером у Андрона братаны в Коммунию последнюю удойную корову отобрали – ведерницу.
Взвыл Андрон.
Да и все село взвыло, даже собаки хвосты поджали, вот какой трепет на всю Коммунию братаны навели. Все на учет забрали: хлеб, крупу, телят, до самых до жмыхов добрались. Мужики с голодухи пухнуть стали, а Туляевы жиреть: двух младших братьев оженили, свадьба с пивом, спиртом, пирогами, широкой гульбой была.
И если бы не Мишка Сбитень – пропадом пропала б вся Коммуния.
Был когда-то парень разудалый в селе Коневе, Мишка. Насолил он всем вот до этих мест, озорник был, хуже последнего бродяги. Вздрючили его крестьяне и по приговору выгнали из селенья вон.
Десять лет пропадал Мишка Сбитень. А тут как раз ко времю и утрафил. К самому Новому году взял да в Коммунию и прикатил.
Чернявый такой, быдто цыган, в ухе серьга, через всю грудь цепочка, часы со звоном, папаха, полушубок. А глаза – страшенные, навыкате, а усищи – во! А сам – чисто медведь, идет – землю давит, от кулаков смертью пахнет: грохнет – крышка!
– Вы что как мертвые ходите, словно дохлые мухи? А? Радоваться должны, ликовать: из рабов гражданами стали.
– Эх, Мишка, Мишка… – вздохнули мужики. – У кого радость, а у нас Коммуния.
– Ха-ха-ха! – захохотал Мишка Сбитень, – отлично сказано… Чего же вздыхать-то?
– Да вот у нас в бедном комитете братаны Туляевы сидят. У них винтовки, а у нас – ничим-чего.
– Ха-ха-ха! – опять захохотал Мишка.
А крестьяне ему все и обсказали до тонкости.
Долго Мишка хохотал, даже за живот хватался, а потом зубами скрипнул, да с сердцем так:
– Ведите-ка меня на сход.
Вот собралось собранье. Братаны стали речь держать, а сами на Мишку все косятся.
– Ты, товарищ, кто таков? Ты коммунист?
А Мишка в ответ:
– Ха-ха-ха!.. Не признаете? А я вас знаю. Я – волгарь. На Волге-матке десять лет работал, кули таскал, до самого Каспия доходил, вольным духом набирался, на Стенькином кургане чай пил. Мне черт не брат!.. Вот кто я таков… Ну, валяйте дальше.
Братаны так его и не узнали. Старшой шепнул середнему:
– Не иначе – большевик… Может, комиссар какой, с проверкой… Надобно по всей программе.
Да и начал жарить:
– Контрреволюция, контрибуция, буржуи… Да здравствует вся власть Советов!..
– Стой, товарищ! – оборвал его Мишка Сбитень. – Я слышал, вы больше двадцати тысяч контрибуции собрали. Где деньги?
– Деньги? А у тебя, товарищ, мандат есть?
– Есть, – как в бочку гукнул Мишка. Бросил цигарку, встал, размахнулся, да как даст старшому по зубам. – Вот мой мандат!
Все мужики в страхе повскакали, наутек бросились, к дверям.
– Стойте, дурни! Куда вы?! – гаркнул Мишка да к братанам:
– Мазурики вы, а не коммунисты. Буржуи вы, хамы! Ежели с кого контрибуцию брать, так это с вас… Ах, винтовки?.. Я те такую винтовку завинчу… Я те покажу стенку. Ребята, вяжи их, подлецов!!
Мужики валом навалились на братанов:
– Попили нашей кровушки, аспиды!.. Рраз!
– Стой, не смей, – крикнул Мишка. – Ну их к чертям!.. Погодь маленько, дай слово сказать.
– Говори, говори… Желаем…
– Товарищи! – крикнул Мишка и тряхнул серьгой. – Коммуна – святое дело. Коммуна – что твой улей, коммунист – пчела. Всяк честно трудится, зато всяк сладкий кусок ест. От этого самого не жизнь, а мед. А кто ваши Туляевы? Пауки, вот кто. А вы – мухи. В паутину – хлоп, тут вам и карачун. Вы здесь хозяева, а не они. К черту их! Кто не за народ, тот против народа, против правды. К чертям Туляевых!
– Так, так… К лешему под хвост!
– Избы ихние отобрать! Имущество? Имущество конфисковать!.. Начнем, товарищи, по-новому, по правде-истине… Чтоб всем была свобода, чтоб можно было дышать по всем статьям… А то ежели я тебе глотку зажму, да ноздри законопачу, чем дышать будешь?..
– Именно, что… Тогда не вздышишь!..
– Эй, пятеро беднейших, выходи! – скомандовал Мишка. – Берите себе Туляевы избы. А вы, голубчики, к чертям отсюда, марш, катись колбаской! Таких коммунистов нам не надо.
1919
Публикация:
