Савельев задумался. У него не было недостатка в ассистентах: желающих учиться у именитого профессора имелось и без того больше, чем следует, и своих ординаторов он отбирал весьма придирчиво. Были среди них и курсистки-медички, иные даже могли заткнуть за пояс коллег-мужчин. Но все они прошли курс анатомии, физиологии и общей терапии, а у Ляли за плечами не было ничего, кроме холерного барака — в котором она, впрочем, показала себя весьма достойно…
Догадавшись о его сомнениях, Ляля сказала:
— Я знаю, что мне надо учиться. Но дайте мне шанс! Возможно, мне не суждено сравняться с Комовским и стать вашей правой рукой, но позвольте мне попытаться быть хотя бы левой!
Савельев улыбнулся: Шершиевичи знали Комовского, который иногда сопровождал его к пациентам.
— Что ж, — сказал он, поглядев на них обоих, не спускавших с него глаз в ожидании вердикта. — Вам и правда придётся многому учиться. Я, пожалуй, замолвлю за вас слово, чтобы вы могли приступить к занятиям…
Ляля засела за учебники. Чем крепче сжимал её горло страх, тем отчаянней вгрызалась она в книги, которые, чтобы заглушить мучительную панику, читала вслух и вслух же повторяла прочитанное, непрерывно кружа по комнатам с книгой в руках — тогда-то и появилась у неё привычка рассуждать самой с собой. Осенью начались лекции, и Ляля была полна решимости как можно скорее закончить курс. В свободные от занятий часы она приходила в клинику к Савельеву, присутствовала на обходах и приёмах, вела истории болезни, отважно, преодолевая дурноту, входила в анатомичку, заставляя себя брать в руки и даже препарировать части человеческих тел, разложенные на цинковых столах.
Серёже пришлось нанять гувернантку, опытную женщину лет сорока пяти, бойкую и решительную, с непослушными рыжими кудрями и простоватым веснушчатым лицом, но, впрочем, добродушную и смешливую. Казалось, ей постоянно приходится держать себя в руках, чтобы не расхохотаться при виде шалостей и неловкости своего воспитанника, и Павел Егорович поначалу сомневался в правильности сделанного выбора. Но уже через пару месяцев Серёжа довольно бойко болтал по-французски, а читать английскую азбуку начал даже прежде русского букваря.
Благодаря этой неутомимой женщине, Алевтине Аркадьевне, Ляля закончила фельдшерские курсы годом раньше, чем полагалось. Кое-кто из её преподавателей настоятельно рекомендовал учиться дальше, на врача, но для этого пришлось бы ехать в Петербург, в корне менять всю жизнь свою и семьи. И хотя Ляле этого очень хотелось, она всё же решила посоветоваться с мужем.
— Паша, тебе и так от меня одни хлопоты, мне даже совестно. Я не хочу тебе новых, так что соглашусь с любым твоим решением, — говорила она за ужином, поцеловав на ночь сына, которого Алевтина Аркадьевна увела укладываться.
Павел Егорович не спешил с ответом. Когда он наконец заговорил, стало понятно, что прежде он взвесил каждое слово.
— Я думал, что для меня главное и что главное для тебя. Прежде всего, как мне кажется, следует решить именно это. Мне главное твоё здоровье и твой покой, потому что от этого зависит счастье моё и нашего сына. Поэтому о том, чтобы отпустить тебя в Петербург одну, не может быть и речи. Ехать же нам всем — значит перевернуть с ног на голову всю нашу жизнь, и дело даже не в расходах, хотя в Петербурге жизнь и дороже, и уж точно не здоровее, чем здесь. Оттуда мне труднее будет следить за моими делами, многое придётся налаживать сызнова. — Он вздохнул. — Если бы я был уверен, что так лучше для тебя и Серёжи, я бы не думал и секунды. А я в этом не уверен, родная. Но если это важно для тебя, давай подумаем, что можно сделать.
Ляля встретила его взгляд, с грустью отметила, что у мужа появились морщины и виски густо посеребрила седина. Её пронизала острая вина и жалость, и она ответила:
— Хорошо, значит, остаёмся! Решено.
Она поднялась из-за стола, но он удержал её.
— Погоди! Ты ведь так и не сказала мне, что главное для тебя. Сядь, пожалуйста, — он потянул её руку вниз, и Ляля нехотя опустилась на стул, посмотрела на мужа виноватыми, растерянными глазами.
— Тут не о чем больше говорить, Паша. Ты абсолютно прав!
— И всё-таки, родная, я хочу знать…
— Знать — что? — нетерпеливо перебила его Ляля.
— Как ты чувствуешь сама. Тебе это поможет, если ты выучишься на врача?
— Если бы я знала, Паша! Если бы я только знала… Могу сказать только одно: пока я занята, я забываюсь. Мне важно помогать людям, не допустить, по мере моих сил, чтобы с ними случилась беда. — Она сглотнула ком в горле. — Но у меня есть ты и Серёжа, и меньше всего я хотела бы вас потерять. Вы всё моё счастье и смысл моей жизни! И то, что я делаю, я делаю ради вас… Вот ты спросил, что я чувствую. Я тебе скажу. Я чувствую, что если не буду каждую минуту занята, то сойду с ума от страха и беспокойства за вас обоих!
Шершиевичи остались в Москве. Савельев устроил Ляле место в клинике, и она работала там через день. В остальные дни, если не читал лекции, он принимал больных на дому или ездил на вызовы. У него вошло в привычку брать её с собой, и он сам не заметил, как помощь Елены Васильевны стала для него чем-то само собой разумеющимся. Она чётко выполняла предписания, была неизменно ровна и доброжелательна, и только Савельев с Шершиевичем знали, какой ад носила в себе эта с виду спокойная и уверенная женщина, ставя уколы и клизмы, прикладывая компрессы, промывая желудки и прочая.
В обществе, где вращались Шершиевичи, решение Елены Васильевны вызвало целую бурю пересудов: нечасто дамы, достаточно обеспеченные, чтобы не трудиться ради куска хлеба, решались покинуть домашний очаг ради сколько-нибудь серьёзного занятия, а уж тем более променять спокойную и в полном довольстве жизнь на удел фельдшерицы, пусть даже в знаменитой клинике и у знаменитого светила. Но вскоре, посудачив об этом вволю, привыкли и нашли другие темы для разговоров: супружеские измены и светские интриги, моды нового сезона и виды на замужество дебютанток, только начинающих выезжать.
Когда иным из них случалось обратиться за помощью к Савельеву, они не без смущения встречали у себя его помощницу, которую в другие дни принимали у себя в качестве гостьи. Однако её деловитость, неизменный такт и сноровка вскоре сделали её незаменимой, и её великосветские приятельницы взяли за правило обращаться непосредственно к ней, минуя её патрона, и беспокоили его только в случае действительной необходимости.
В. К. Стебницкий
***
TELEGRAM BARCAFFE
Публикация:
