18. Как я стал человекообразным попугаем
От комплиментов приставучего продавца Лида чуть не потеряла ориентацию в пространстве, но потом, взяв себя в руки, потащила меня в другую секцию. Там, в витрине, стояли все те же послушно-вежливые манекены-подростки, но одетые в куртки, рубашки, пиджаки, брюки, техасы, шорты. В воздухе на почти невидимых ниточках парили кепки, панамы, пионерские пилотки-«нопасаранки», соломенные картузы, тюбетейки…
– Может, тебе шорты купить? – мечтательно спросила Лида. – Смотри-ка, с заклепками!
– Что я тебе – мальчик в коротких штанишках?
– Почему? В американских фильмах все в шортах ходят, даже пожилые дядьки с волосатыми ногами.
– Там загнивающий капитализм, – возразил я.
– Это верно, – согласилась она. – Я тебе шорты из старых техасов сделаю. А пилотку? Всего за рубль двадцать. Тебе пойдет.
– Обойдусь. Мне маска нужна!
– Снова-здорово!
Мы зашли в отдел. Покупатели, навалившись на прилавок, наперебой тянули чеки измученной продавщице, которая сердито повторяла:
– У меня не сто рук!
На оплату тоже выстроилась целая очередь, и кассирша, усатая брюнетка с огромной янтарной брошкой на выпуклой груди, басила из своей стеклянной будки:
– Готовим мелкие деньги! С крупных сдачи нет!
Возле примерочной кабинки вспотевшая мамаша с обожанием смотрела на своего недомерка, напялившего желтую куртку с зелеными воротником и такими же манжетами на резинке. Обновка была ему настолько велика, что из рукавов торчали только кончики пальцев с грязными ногтями.
– Импорт! – шепнула Лида. – Ах!
– Почему – импорт?
– У нас такие цвета не выпускают. С красителями проблема. Неужели возьмут?
«Хорошо бы!» – подумал я, так как ненавижу новую одежду, особенно яркую, бросающуюся в глаза.
Недомерок, очевидно, считал так же и смотрел на себя в зеркало с ужасом, а продавщица усмехалась его нелепому виду и притопывала от нетерпения ногой.
Волосы у нее были неестественно-золотого цвета (как у Светки Комковой перед отъездом в Баку) и все в мелких завитушках.
«Это сколько же папильоток надо накрутить, – мелькнуло у меня в голове. – С ума сойти!»
– Не горбись, Масик! Шикарно! А рукава – это ничего – подвернем.
– Куда вы их подвернете, дама? – вскинула тонкие брови продавщица. – В манжетах вся красота, они на резинке, видите! За них и платите.
– А покороче у вас нет?
– Нет. Берете?
– Мы думаем.
– Думайте быстрее, тут очередь… – продавщица кивнула на нас.
– А покороче нет?
– Повторяю: нет!
– А подвезти не обещали?
– Обещали.
– Когда?
– Завтра.
– Мы придем к открытию.
– Приходите! – Крашеная буквально выдернула куртку из рук мамаши и торопливо понесла в подсобное помещение.
– Своим хочет отложить! – шепнула мне Лида и бросилась наперерез. – Одну минуточку, товарищ продавец, можно и нам тоже примерить?
– Попробуйте, – поморщилась та и с раздражением протянула нам куртку.
Почему они так не любят покупателей? Я вот недавно прочитал книжку «Приключения заморыша», про жизнь дореволюционного мальчика. Раньше продавцов в лавках называли приказчиками. А почему? Потому что они все время кланялись и спрашивали посетителей: «Чего прикажете-с?»
Лида схватила куртку, помогла мне надеть и застыла от восторга, а я сразу затосковал. Повторяю: терпеть не могу новые вещи! В них чувствуешь себя так, словно на тебя надели дурацкий колпак. А попробуй выйти в обновке во двор: ребята сразу обсмеют. В раннем детстве для таких случаев даже специальная дразнилка имелась: «Воображала хвост поджала от немецкого кинжала!» Теперь же просто посмотрят с презрением и обзовут «стилягой», «пижоном» или «фраером». Нет ничего лучше старой, доброй, штопаной-перештопаной одежды! В ней, если лезешь в плиты, думаешь о том, как лучше спрятаться от «белых», забившись в щель, а не о том, что тебе будет за порванное или измазанное новье.
– Как влитая! – ахнула Лида.
Я, морщась, посмотрел в зеркало и увидел там человекообразного попугая отвратительно желтого цвета, да еще с прозеленью.
– Неплохо! – благосклонно кивнула продавщица.
– А сколько же стоит? – превозмогая ужас, спросила маман.
– Двенадцать рублей шестьдесят копеек.
– Ско-олько?! Почему же так дорого?
– Импорт. Чехословакия.
– Как на взрослого…
– А разве он у вас маленький? Решайте! Последняя осталась. Отложили, но не пришли.
– Последняя? Выписывайте! – чуть не плача, приказала Лида.
Обычно она жутко колеблется, разглядывает облюбованную вещь, как болячку, страдает, уходит из магазина, потом возвращается. Для нее принять решение о покупке – это как совершить подвиг, это как броситься на вражий дзот! Но есть, есть одно волшебное слово, которое заставляет Лиду мгновенно выхватить кошелек и метнуться в кассу. Это слово – «последний». Ну а потом словно прорывается невидимая запруда и, если еще остались какие-то деньги, начинается настоящая эпидемия покупок.
– А штанишек на мальчика у вас не найдется? – мечтательно спросила моя разрумянившаяся маман.
– Вы о чем, девушка? Какие штанишки? У вас абсолютно взрослый ребенок. Женить впору. Есть одни техасы вашего роста, отечественные, но стильные. Мы даже сначала подумали: импорт! Кто-то выписал, но два часа уже прошли.
– Несите!
Кудлатая сбегала и вернулась с брюками неестественно изумрудного цвета, да еще простроченными желтой ниткой.
– Вы поняли? – со значением спросила продавщица.
– Еще бы! – Лида даже пошатнулась, как от второго фужера шампанского.
– Видите, как строчка подходит? Комплект!
– Невероятно! – закивала моя безумная мамаша, гладя желтую строчку: ее щеки покрылись клубничным румянцем восторга.
– Мерь немедленно! – мужественно глянув на ценник, приказала она.
Я зашел в кабинку, снял свои любимые, видавшие виды техасы и с ненавистью надел эти жуткие, как у интервентов, портки. В зеркале возник все тот же человекообразный попугай, но теперь еще и с зелеными ногами. Господи, так издеваться над советским ребенком! Но я знал свою мать как облупленную, знал, за что страдаю, поэтому вышел из кабинки с вежливо-покорным лицом, как у манекена на витрине.
– Какой у вас сын дисциплинированный, – польстила продавщица. – Тут некоторые такие припадки с истериками закатывают!
– Потрясающе! – всплеснула руками Лида. – Вот спасибо! Вас как зовут?
– Нина.
– Меня – Лида. Ниночка, сюда бы еще рубашечку веселенькую…
– Есть! – воскликнула кудлатая, впадая в азарт, похожий на тот, который охватывает, когда играешь в кости на пистоли.
Нина тоже увлеклась превращением обычного отечественного ребенка в какого-то малолетнего иностранца. Она куда-то сбегала и принесла рубашку цвета вчерашнего какао, но не в клетку и не в полоску, как у нормальных людей, а испещренную разноцветными квадратами, треугольниками, ромбами, будто это – учебник геометрии Киселева.
– Абстракция. Последний писк западной моды!
– Вижу! – сомлела секретарь партбюро Маргаринового завода.
– С длинными рукавами нет, только с короткими. Зато расцветка интересная. Прибалтика шьет.
– Да, Рига – почти заграница.
– Вы были в Риге?
– Приходилось. По работе. И хорошо, что с короткими. Мы едем на юг!
– Счастливые, – вздохнула продавщица. – Ну-ка, примерь! Как тебя зовут?
– Юра…
– Померь, Юра! Все девчонки твои будут.
Я снова пошел в кабинку, сердито думая о том, зачем мне «все девчонки» и что я буду делать с ними, если с одной Шурой Казаковой уже запутался: она то хохочет, то плачет, то дает ни с того ни с сего пощечину… Рубашка была впору, но в сочетании с курткой и штанами превратила меня в окончательного Дуремара.
Когда я вышел из кабинки, Лида и Нина буквально застонали от восторга.
– Прямо сейчас на показ мод! Пьер Карден! – причитала продавщица.
– А сколько стоит ковбоечка? – озаботилась маман.
– Недорого. Три восемьдесят, – глянув картонный ценник, висевший на нитке, продетой в петельку, ответила Нина. – Берите, потом жалеть будете!
Лида, закатив глаза и шевеля губами, стала загибать пальцы. Наличность она всегда считает в уме, так как давным-давно, через месяц после свадьбы, получив зарплату, моя задумчивая маман пошла в ГУМ покупать кофточку, вынула из кошелька пятьдесят рублей старыми, а выскочивший неизвестно откуда цыганенок вырвал и убежал. Тогда-то Тимофеич впервые и назвал ее «кулемой».
– Укладываемся. Выписывайте, Ниночка, всё!
– Муж-то ругаться не будет? – улыбнулась продавщица и попала в самое больное место.
– Ну, что вы! – помрачнела маман. – Муж рад будет! Ему для семьи ничего не жалко.
– Может, не стоит? – спросил я, когда сообщница убежала за прилавок. – Ты уверена?
– В чем?
– В том, что он рад будет.
– Не твое дело. Не порть мне такой удачный день!
– И не собираюсь даже. – Я, медленно расстегивая курточку, направился к кабинке, чтобы переодеться.
– Погоди! – воскликнула Лида. – Не надо! Ничего не снимай! Так и пойдем к Батуриным. Пусть Валька посмотрит, какой у нее теперь племянник! Вот только кеды твои все портят. Ты что в них делаешь?
– В футбол играю.
– Ах, ну да, ну да… Спорт – это важно! – Она отвела глаза от рваных резиновых мысков и успокоилась взглядом на новой рубашке. – Веселая ковбоечка!
– Не веселая, а дурацкая!
– Что ты понимаешь! На тебя уже смотрят!
– Не пойду я по улице, как клоун!
– Пойдешь!
– Не пойду!
– Ну сынок, ну пожалуйста! Я тебя не так часто о чем-то прошу!
– И я тебя не так часто.
– О чем ты меня просишь?
– Ты отлично знаешь!
– И сколько это стоит?
– Маска – четыре двадцать. Ласты – семь пятнадцать.
– Ну, может быть, на маску еще и хватит… Если отец спросит, скажешь: куртка – восемь, техасы – шесть… – инструктировала она, отрывая картонки. – Понял? Выкручусь, мне премию по БРИЗу выписали.
– А рубашка?
– Рубашка и так дешевая… От нее ценник не трогай! Понял?
– Еще бы! – улыбнулся я наивной Лидиной хитрости и сунул картонку в нагрудный карман – длины нитки как раз хватило.
Примчалась Нина с чеком. Узнав, что мы так и пойдем по улице, она почему-то страшно обрадовалась, подмигнула и обещала упаковать «старье» в бумагу. Маман вдруг затуманилась новой мечтой и что-то спросила у нее на ухо. Продавщица посмотрела на Лиду с уважением, пальцем показав куда-то вниз и вбок.
– Там моя подруга работает, я ей сейчас позвоню по внутреннему!
Когда Лида протянула усатой кассирше чек и четвертную, та сразу забасила, мол, говорю же, русским языком: нету сдачи! Не понимают. Народ от шальных денег совсем опузырился, ничего не хочет слушать сует сотни и пятихатки.
– У меня – двадцать пять… – пискнула Лида.
– Какая разница!
Но тут подпорхнула Нина, она принесла мои старые шмотки, завернутые в серую бумагу с маленькими буковками «ДМ». Кудрявая продавщица что-то шепнула усатой кассирше – и сдача сразу нашлась.
Лида от избытка чувств даже обняла новую подругу.
– Приглядывай за своим модником! – вдогонку крикнула Нина. – А то украдут! Заходите!
Мы вышли из секции одежды, спустились этажом ниже, свернули направо и оказались в обувном отделе. Там было пусто, как в классе на перемене. Впрочем, и товара никакого особенно тоже не наблюдалось. Полки, конечно, не пустовали, на них в ряд стояли резиновые сапоги, пегие ботинки с высокой шнуровкой, серые тапочки, черные глянцевые калоши с малиновой байковой внутренностью. Целый шкаф занимали войлочные боты фасона «Прощай, молодость», как говорит дядя Юра. В углу под табличкой «товары по сниженным ценам» красовались пара огромных кедов, предназначенных для великана, и желтые туфельки, такие крошечные, будто соскочили они с ног Дюймовочки.
Продавщица с волосами точно такого же цвета, как у Нины, но только не кудрявыми, а прямыми, вроде соломы, скучала за прилавком, листая журнал «Советское кино». Лида опасливо к ней приблизилась и тихо, по-шпионски, как пароль, сообщила:
– Я от Нины.
– Да, звонила. Ваш размер, кажется, еще остался. Минуточку!
Она скрылась в подсобке, вскоре вернулась с коробкой, откуда достала кожаные, простроченные по ранту сандалии цвета апельсина:
– Габровские.
– Да вы что?! Мерь, сынок!
Я сел на банкетку, нехотя снял любимые кеды, обнародовав носки с дыркой, и всунул ступни в сандалии.
– Не жмет?
– Вроде нет…
– Задник не трет? Пройдись!
Я прогулялся по секции, стараясь не смотреться в большое зеркало, нога в новой обуви чувствовала себя неуютно, как в гостях, но я знал, ради чего терплю.
– К куртке замечательно подходят! – заметила продавщица.
– Да, – расцвела Лида. – Удивительно удачный день! А сколько стоят?
– Пять семьдесят.
– Укладываемся. Выписывайте!
Она расплатилась в кассе, всунула мои верные кеды в коробку, которую продавщица вместе со свертком умело обвязала шпагатом, нарочно оставив двойную петлю, чтобы удобнее было нести.
– Заглядывайте! На следующей неделе обещали демисезонные полуботинки на микропорке завезти.
– Спасибо! Обязательно зайдем! – ответил я.
– Простите, – заробела Лида, глядя на соломенные волосы продавщицы. – Это у вас «Лонда»?
– Ну, что вы! Это «Магиколор».
– Поня-ятно…
Но выходя из секции обуви, мы еще не знали, насколько удачен этот день! Когда мы спускались по лестнице, нам попался навстречу «бобрик» из отдела школьной формы, от него пахло табаком, видимо, выходил покурить.
– Куда же вы подевались? – воскликнул он, ласково глядя на Лиду. – Я же вам отложил пятый рост!
– Не может быть? – побледнела она и поправила прическу.
– Да, чудеса случаются. А кто этот юный кабальеро? – изумился продавец, осмотрев меня с ног до головы. – Вы времени зря не теряли! Я бы себе такую куртку и сам оторвал.
– Последняя!
– То-то и оно. Ну-с, пошли в закрома!
– Даже не знаю…
– В чем дело?
– Не знаю, что же нам теперь делать? – На лице Лиды появилось плаксивое выражение.
– Как что? Мерить и брать, пока не расхватали. Пятый рост бывает раз в месяц. Придержал для вас, Лидия Ильинична, из товарищеской симпатии, – сообщил он, пытливо глядя на мою смутившуюся маман.
…Брюки и рукава пиджака оказались длиннющими, что вызвало у нее прилив счастья: значит, можно подшить, а потом отпускать по мере того, как я буду расти. Следовательно, вопрос о новой форме возникнет не скоро. Глядишь, дотянем до восьмого класса, а потом я пойду в техникум. Экономия! Как с велосипедом «Орленок»…
– Главное, чтобы он у вас слишком в плечах не раздался, – предупредил «бобрик», который успел сообщить, что зовут его Анатолием.
– Вроде не в кого…
– Как, неужели у такой хорошенькой мамаши супруг не спортсмен? – игриво поинтересовался продавец. – Лично я играю в настольный теннис. Ну, берете?
– Да, но… У нас деньги кончились.
– Это не удивительно, Лидия Ильинична. – Анатолий загадочно посмотрел на меня. – Могу выписать и отложить на два часа. Нет, для вас – на три. Но не дольше – начальство следит. Лишат премии.
– Выписывайте! Семнадцать рублей?
– Так точно-с!
На мою несчастную маман вместо обычной нерешительности сегодня напала какая-то лихорадочная жажда сорить деньгами, не думая о последствиях. Лида поблагодарила продавца, смотревшего на нее с нахальной улыбкой, отвела меня в укромное место возле туалета, вынула из кошелька, озираясь, последние пять рублей, шепотом велела спрятать в боковой карман новой куртки, туда же сунула все ценники, кроме того, что был на ковбойке. Потом она достала из сумки эластичную розовую авоську, которую тетя Валя прошлым летом купила ей на рынке в Сухуми, и, сложив туда коробочки желатина, дала указания:
– Маску себе купишь сам. Взрослый уже. Не забудь взять сдачу! Потом зайдешь к Батуриным, отдашь три упаковки желатина, скажешь «спасибо». Тетя Валя нас выручила, а то на майские заливное не из чего было делать. Потом – в Гавриков – пострижешься «под скобочку», как обычно, но покороче. Объяснишь – на юг едешь. Они там знают. Душить себя не давай – у меня от их одеколона голова болит. Пяти рублей должно хватить на все про все. И на мороженое останется. Купи себе за хорошее поведение! Если в парикмахерской не будет очереди и останется время, проведай бабушку Аню, покажись, пусть полюбуется внуком, и отдай остальной желатин. Она жаловалась, у них тоже кончился, а в магазинах его совсем не стало. Потом сразу домой – собираться. Я занесу твое старье, покормлю отца, если пришел, зайду на завод, сактирую бой и возьму еще денег, в кассе как раз четвертная оставалась. Вернусь сюда за твоей формой. Вальке с работы позвоню, спрошу, что тебе из продуктов в дорогу взять, и на обратном пути куплю. Понял, сынок?
– Понял.
– Не перепутаешь?
– Ты сама что-нибудь не перепутай!
– Сколько стоили куртка и техасы, помнишь?
– Помню.
– Не подведешь?
– Не волнуйся!
– Какой же ты у нас красавец! – Она поцеловала меня в щеку.
– Ты у нас тоже красавица. – Я ответно чмокнул ее в подбородок.
– Ты так думаешь?
– Анатолий точно так думает.
– Не мели чепуху! Ну – я побежала…
Как я стал человекообразным попугаем
Публикация:
