15. «Пистоли» и КГБ
Я посмотрел в окно: автобус стоял, дожидаясь зеленого света, перед запруженным машинами Садовым кольцом. Если здесь перейти на другую строну и пересесть на троллейбус «Б», то через одну остановку будет Курский вокзал, откуда мы завтра поедем с Батуриными к морю. Но какое море без ласт, которых у меня никогда не было? А вот маска была, но в прошлом году я уронил ее на камень и разбил за день до отъезда из Нового Афона. Даже расплакался от огорчения. Дядя Юра успокаивал, мол, вставить стекло в резиновое обрамление – плевое дело. Но оказалось, в целой Москве нет ни одной мастерской, где принимают в ремонт маски для подводного плавания. Тогда Башашкина осенило: можно договориться с теми, кто чинит аквариумы. Какая разница, куда вставлять стекло – в железный каркас или в резиновый паз? Мы помчались в «Ремонт аквариумов», куда-то на Электродный проезд. Бывают же названия! Но мастер, выслушав нас, только покачал головой:
– Себе дороже. Пока овальное стекло по лекалу вырежешь – замучаешься. Проще и дешевле вам – новую маску купить.
Тимофеич, узнав про мое горе, усмехнулся, обозвал Башашкина трепачом и взял дефектную маску на свой завод:
– Мы, сын, такие штуки для космоса лепим, что твою резиновую фитюльку починить – нам раз плюнуть.
Но то ли они там толщину стекла не рассчитали, то ли вырезали неровно края, то ли еще что-то накосячили, но воду маска вообще теперь не держала, протекая, как дуршлаг. Я взял ее на испытание в бассейн на Мироновской улице, куда мы всем классом ездим на 22-м троллейбусе два раза в месяц, и чуть не захлебнулся. Вот вам и космос!
Увидев мою расстроенную физиономию, дядя Коля спросил, в чем беда, и успокоил:
– Не плачь, боец, у меня в «бондарке» есть такой клей, что твоя маска будет герметичной, как глубоководный батискаф! Погружайся хоть в Мариинскую впадину!
Но от чудо-клея резина сделалась пористой и твердой, как пенопласт, а потом и вообще рассыпалась. Теперь я еду к морю без маски, а это, как говорит дядя Юра, то же самое, что выдвигаться на курорт без жены. Или с женой? Забыл.
Наконец мы пересекли Садовое кольцо. Справа, в кассу углового кинотеатра «Спартак» стояла очередь, но на какой фильм, непонятно: афиша прикреплена вверху, над карнизом второго этажа. Из автобуса не видно.
Лида тем временем порылась в сумочке и тяжко, с всхлипом вздохнула, а подбородок у нее предательски задрожал.
– Ну вот!
– Что случилось?
– Я Вальке хотела на работу позвонить, спросить, что тебе из еды в дорогу купить, приготовила две копейки и забыла на столе. Из-за твоих консервов для рыбок!
– Нет, из-за желатина! – возразил я.
– Какая теперь разница!
– Большая. Не волнуйся, у меня есть чем позвонить.
– Опять? – строго спросила она.
– Не переживай, мне в столовой сдачу дали.
– Точно?
– Точно! – Я нашел в кармане и протянул ей двушку.
– Ну смотри у меня!
О, это совсем особая история! Однажды Ренат притащил откуда-то целый ящик алюминиевых кружочков – отходов штамповочного цеха, где работал его дядя Шамиль. Мы как раз играли в мушкетеров, и нам страшно не хватало для достоверности «пистолей», которыми буквально швырялись все: и король, и кардинал, и мушкетеры, и гвардейцы, причем целыми кожаными мешками. Мол, получите, любезнейший, и избавьте меня от благодарностей! Я вот дожил почти до тринадцати лет и еще ни разу не видел, чтобы кто-то, расплачиваясь в магазине, метнул на прилавок бумажник или портмоне, мол, сдачи не надо! Широко жили во времена Людовика Тринадцатого!
И вот нам вдруг привалило такое богатство! Ренат половину оставил себе, а остальное разделил поровну между нами – мушкетерами. Первым делом мы начали играть на «пистоли» в кости, как Атос с Портосом и Арамисом. Откуда у нас кости? Странный вопрос! К любой раскладной игре, будь то «Золотой ключик» или «Доктор Айболит», прилагаются кубики с черными точками на гранях, их надо бросить и сделать фишкой столько ходов, сколько выпало очков. Но мы-то играли не на «ходы», а на «пистоли». Бабушка Маня из старого носка сшила мне специальный мешочек на затягивающемся шнурке, и я теперь мог, как в кино, бросить на стол с тяжелым звоном кошелек и устало сказать: «Возьмите, милейший, выпейте за меня бургундского с хорошим каплуном, но избавьте от ваших от благодарностей!» (Все время забываю посмотреть в словаре, что такое «каплун».) Потом, конечно, я забирал свой мешочек назад.
И вдруг Колька Виноградов выяснил удивительную вещь: с помощью наших «пистолей» можно звонить из телефона-автомата. В общежитии есть «казенный» телефон, он стоит у коменданта Колова, но к нему почти всегда очередь, а говорить можно не больше пяти минут. К тому же все смотрят тебе в рот и внимательно слушают. А тут ты, как взрослый, входишь в кабинку, закрываешь дверь, снимаешь трубку, слышишь гудок, опускаешь в щель «пистоль», и пожалуйста: «Алло, тетя Валя, это я, Юра… Как жизнь молодая?» Так продолжалось больше месяца. Но вот однажды Лида торопилась на семинар, я увязался с ней, так как райком рядом с Пушкинской библиотекой, да и мороженое можно по пути ненароком выпросить. Когда мы подходили к остановке, она вдруг вспомнила, что не позвонила подруге Шилдиной и не поздравила с днем рождения. Троллейбуса не было, а рядом, сбоку, к торговому техникуму притулились две будки с автоматами. Лида так же, как и сегодня, сунулась в кошелек, но не нашла двухкопеечную монету и чуть не заплакала от огорчения, глаза у нее всегда на мокром месте.
– Как же так? Ну вот опять…
Я свеликодушничал, достал из мешочка пару «пистолей» и объяснил, как пользоваться: надо протолкнуть «монетку» в щель чуть сильнее, чем обычную двушку, ведь алюминий гораздо легче меди. Лида сначала просветлела лицом, даже сделала несколько шагов к автоматам, но потом нахмурилась:
– И давно ты так звонишь?
– Нет, – соврал я, понимая, что влип, как Шурик в «Операции “Ы”».
– Сколько раз?
– Ну, пять-шесть…
– Врешь!
– Не больше десяти! – сознался я, уменьшив свою вину втрое.
– Значит, ты обманул государство на двадцать копеек! Да, это немного, но, встав на такой опасный путь, ты можешь далеко зайти! Понимаешь?
– Я больше не буду! На семинар опоздаешь! – кивнул я на приближавшийся троллейбус.
– Ты кем вырастешь?
– Кем?
– Каз-но-кра-дом! – по слогам ответила Лида. – Отдай!
– Я сам выброшу!
– Врешь! Дай сюда!
Я покорно отдал мешочек с «пистолями», спросив жалобно:
– А что ты с ним сделаешь?
– Отнесу на помойку!
– Но мы же играем в мушкетеров…
– За такие игры в колонию отправляют! – отрезала Лида и побежала на посадку, оставив в воздухе суровый запах «Красной Москвы».
«Москвой» она душится, когда идет в райком, а если в гости, то пробником – «Ландыш серебристый».
На следующий день я бросился к моему другу Ренату, чтобы он из своего ящика отсыпал мне еще пистолей, но в хижине Билялетдиновых страшно ругались по-татарски. Выскочив ко мне на минуту, Ренат быстрым шепотом объяснил, что его младший брат Махмуд додумался ходить к Бауманскому метро, где у входа стоят четыре будки, и продавать «пистоли» гражданам, оказавшимся без телефонной мелочи, на пятачок три алюминиевых кружочка. За неделю он наторговал на трешку. Там его и взял за ухо участковый Антонов, случайно проходивший мимо. Для начала капитан ограничился строгим разговором с дядей Амиром и конфискацией ящика с «пистолями», а их оставалось столько, что звонить можно – до пенсии. В общем, дворник отлупил Махмуда заодно с Ренатом метлой, да и дяде Шамилю тоже досталось за пособничество.
На этом история не кончилась. Где-то в марте я пошел за картошкой… Нет, не в магазин «Овощи-фрукты». Тут надо объяснить. У нас в общежитии на площадке, которая когда-то была частью большого зала с мозаичным полом, справа у стены стоят высокие, до самого потолка, шкафы с секциями, одна из которых отведена нашей семье. Отец внизу набил частые планки и сделал два отделения, маленькое для моркови, а большое для картошки, ее все общежитие осенью покупает мешками с грузовиков. В магазине она стоит десять копеек за килограмм, а если прямо из колхоза, «с машины», выходило, как подсчитала Лида, восемь копеек, и картошка эта лучше магазинной, почти отборная. В большой отсек умещалось три мешка и хватало до весны. Морковь покупали с тех же грузовиков – ведрами, и тоже выходило дешевле, чем в магазине.
Так вот, выгребая со дна остатки картошки, я вдруг обнаружил в углу на дне мой мешочек с «пистолями». Оказывается, Лида не выкинула его на помойку, как обещала, а спрятала. Почему? А потому что она физически не может ничего выбросить, даже никчемную дрянь. Тимофеич ее так и называет – старьевщица. Я не рискнул взять весь мешочек, так как наш отсек закрывается на почтовый замочек, а ключ висит в комнате на гвоздике, поэтому меня сразу бы вычислили, как Иоганн Вайс – агента Абвера. Я отсыпал полгорсти «пистолей» и снова хотел кому-нибудь позвонить. Но, видимо, с тех пор что-то в телефонах переделали: кружок проскакивал в щель, на том конце провода снимали трубку, говорили «алло», но моего ответа не слышали… Оставалось проиграть бессмысленные «пистоли» в кости, что я и сделал. Но тут Петька Кузнецов по секрету раскрыл мне другой, новейший способ звонить без денег…
– Площадь Дзержинского. Политехнический музей. Следующая остановка – площадь Ногина – конечная, – донесся из репродуктора скрипучий голос водителя.
Лида вскочила как ужаленная и метнулась к дверям.
– Вы выходите, выходите? – нервно вопрошала она пассажиров, стоявших впереди.
– Не волнуйтесь, гражданочка, здесь почти все выходят.
– Мне очень надо!
– Всем очень надо!
– Я с работы отпросилась!
– Все отпросились.
Когда началась война, дедушка Илья ушел на фронт и сразу же пропал без вести, а бабушку Маню с дочками отправили в эвакуацию, и Лида, с детства любившая считать ворон, зазевалась на какой-то остановке, отстала от поезда и бегала по перрону, рыдая, звала мать и сестру. Начальник станции ее пожалел и пристроил к санитарному эшелону, который должен был дня через три нагнать состав с эвакуированными в Челябинске. Так и случилось. Конечно, Лида жутко переживала, зато кормили у медиков на убой, даже шоколад давали. Но с тех пор она панически боится отстать, проехать свою остановку и потеряться в пути.
Мы сошли на тротуар перед входом в Политехнический музей, здесь автобус сворачивал налево, на Солянку, там делал круг и двигался в обратную сторону, а вот 25-й троллейбус шел дальше вдоль Кремля, через Балчуг, на Пятницкую улицу, которую местные называют почему-то «Ленивкой». От остановки до бабушкиного дома пешком пять минут мимо деревянного Пятницкого рынка, где продают сладких петушков на палочках.
Как зачарованные, мы стояли на краю широкой площади. Слева в отдалении виднелось метро, похожее на огромную суфлерскую будку, вроде той, что в фильме про Льва Гурыча Синичкина. Если пройти дальше, по старинной улице имени 25-го Октября, попадешь на Красную площадь, к Мавзолею. Недавно мы ходили туда всем классом, и должен сказать: мертвый Ильич выглядит под стеклом гораздо лучше, чем грузчик Шутов в гробу. Вовка Соловьев шепнул, что вождя вечером, когда доступ заканчивается, раздевают и опускают в ванну со специальной живой водой, где держат до утра, потом достают, вытирают насухо, одевают, обувают, кладут на место и лишь потом пускают любопытных представителей трудящихся.
– Это, наверное, очень страшно! – ахнула Дина Гапоненко.
– Что?
– Ленина мыть. Я помогала маме купать бабушку. Она у нас не ходит. Жутко смотреть…
– Да, трусов и паникеров туда на работу не берут, – кивнул Вовка. – Но главное – абсолютная секретность, все дают подписку до самой смерти никому не говорить, чем они там занимаются, даже родственникам…
– Ты-то откуда знаешь? – удивилась Дина.
– Мой отец там работал…
– Значит, твой отец – болтун, находка для шпиона! – засмеялся я.
Соловьев дал мне под дых – и мы подрались прямо на Красной площади, за что нас разбирали на совете отряда.
На правой стороне площади Дзержинского возвышается большое – в целый квартал – мрачноватое здание с черным гранитным низом и темно-желтым верхом. «Лубянка» – говорят про этот дом, почему-то понижая голос. Лида, посерьезнев лицом, называет это здание иначе – «КГБ». Когда я, будучи еще совсем глупым, спросил у весельчака Башашкина, как расшифровываются эти три буквы, он со смехом ответил:
– Контора городских бань.
Дедушка Жоржик (он тогда еще не умер) нахмурился и строго сказал, что если Батурин будет и дальше так шутить, то ему в этой самой конторе когда-нибудь намылят как следует голову.
В центре площади, на круглом высоком постаменте посреди цветочной клумбы стоит Железный Феликс в шинели до пят. Когда в третьем классе нас приняли в пионеры и мы под руководством Ольги Владимировны выбирали, чьим именем назвать наш красногалстучный отряд, я предложил Феликса Эдмундовича Дзержинского, уж очень он мне понравился в фильме про революцию: чуть что – хватался за огромный маузер. Но большинство класса проголосовало за то, чтобы носить имя Аркадия Гайдара. Что ж, я не против: Чук и Гек, несмотря на всю свою безалаберность, мне тоже нравятся. А вот «горячий камень» я, став окончательным стариком, все-таки расколол бы и начал жизнь сначала!
– Какой он красивый! – счастливо вздохнула Лида.
– Кто? Дзержинский?
– «Детский мир»!
Это правда! Огромный магазин весь как будто состоит из высоченных и широченных закругленных вверху окон. Сквозь стекла видны зигзаги лестниц, по которым снуют крошечные, как муравьи, люди. Полфасада занимает транспарант со словами: «Скоро в школу!» На нем нарисованы первоклашки: мальчик с ранцем за плечами, в фуражке и кителе, перетянутом ремнем, а также девочка с огромными бантами. Одной рукой обняв букет величиной с дерево, а другой размахивая портфелем размером с автобус, она, радостно обгоняя одноклассника, мчится в Страну Знаний. Странные все-таки люди – художники! Ну какая фуражка, какой китель, какой ремень? Еще бы сапоги изобразили! Когда я в 1962-м пошел в школу, ничего этого уже не было, а вместо фуражки мальчикам полагался серый берет. Подозреваю, устаревший плакат нарисовали давным-давно и никак не соберутся переделать на современный лад. То ли просто забыли, то ли государственные деньги экономят…
– Бежим, а то скоро народ с работы повалит – к прилавку не подступишься! – заторопилась Лида.
Мы перешли проезжую часть, потом, не доходя до «Книжного мира», повернули налево, и двинулись вдоль «Лубянки». Народу кругом было много: женщины в пестрых летних платьицах, мужчины в светлых брюках и белых нейлоновых рубашках с завернутыми рукавами, дети в майках и коротких штанишках. Лето!
Когда мы спешили мимо зарешеченных окон первого этажа КГБ, дорогу нам заступил широкоплечий гражданин в темном костюме и галстуке, в руке у него шипела черная рация с антенной, совсем маленькая, не больше пачки соли. А вот в кино связисты таскают на спине в рюкзаках огромные, как ящики, передатчики с двухметровой, похожей на спиннинг, антенной.
– Гражданочка, остановитесь немедленно! – мягко, но строго приказал он.
– Ой, мы торопимся! – взмолилась Лида.
– Успеете! Всего несколько минут. Разве не понятно?
– Понятно, понятно, – закивала маман и встала как вкопанная.
И только тут я заметил, что площадь вокруг Железного Феликса, где всегда по кругу ездит, сигналя в страшной тесноте, множество машин, вдруг совершено опустела. Лишь одинокий орудовец застыл, подняв вверх полосатый жезл. Потом непонятно откуда, точно из-под земли, вынырнула длинная черная «Чайка». В правительственных машинах я разбираюсь и могу отличить «Чайку» от «ЗИМа» или «ЗИЛа-111». Рядом с бабушкиным домом, напротив Пятницкого рынка, располагается Кремлевская бензоколонка, возле которой обычные машины не останавливаются. Изредка подкатывает черный, блестящий лимузин. Из него неторопливо вылезает шофер, одетый, как директор Маргаринового завода, достает из бокового кармана талон, отдает в кассу, а потом брезгливо, стараясь не запачкаться, вставляет шланг в бензобак. Обычно такие водители, гордые и молчаливые, но один из них, дядя Леша, всегда охотно отвечает на наши вопросы и даже как-то разрешил нам посидеть на заднем диване «Чайки». Меня поразило, что внутри есть самый настоящий телефон.
– А домой можно позвонить? – осторожно спросил я.
– Можно, но нельзя! – засмеялся дядя Леша.
«Чайка» с визгом затормозила в сантиметре от бордюра. Из машины сначала выскочили два крепких оперативника, тоже с рациями, огляделись, а потом устало вышел изможденный седой человек в больших темных очках. Один помощник легко распахнул перед ним высокую тяжелую дверь с бронзовым гербом СССР, второй впритык шел следом, словно прикрывая седого от возможной опасности. Ни на кого не посмотрев, человек в темных очках скрылся в подъезде.
– Ну вот, теперь проходите! – разрешил оперативник с рацией. – Совсем недолго, а вы боялись.
– Косыгин? – спросил я, когда мы немного отошли.
– Сам ты Косыгин. Андропов!
– А кто это?
– Председатель КГБ.
– Конторы городских бань?
– Т-с-с! Комитета государственной безопасности.
– Да знаю, знаю… – заулыбался я. – Они шпионов разных ловят.
– А если знаешь, то смеяться нечего! Никому не говори, что мы Андропова видели.
– Почему?
– По кочану.
Как я стал человекообразным попугаем
Публикация:
