
17. Сумасшедший дом
Сначала мы с Лидой по оплошности зашли не в «Детский мир», а на станцию метро «Дзержинская»: входы рядом, а стеклянные двери похожи. Такую же ошибку совершила немолодая загорелая колхозница в черном плюшевом жакете, на плече у нее висели две хозяйственные сумки, ручки которых были связаны веревкой.
– Ой, – растерялась тетка и обратилась к нам: – А где ж тут, люди добрые, «Детский мир»?
Лиде, как коренной москвичке, стало неловко за свое ротозейство, и она, сделав вид, будто мы выходим из метро, ответила снисходительно:
– Следуйте, гражданка, за нами, мы как раз туда направляемся!
Наконец мы оказались в «Детском мире». Покупателей – толпы, не меньше, чем на первомайской демонстрации. Меня сразу же чуть не сбила с ног тучная мамаша, тащившая за руку такого же толстого сынка, а тот орал детским басом:
– Моро-о-о-о-женого хоч-у-у-у-у!
– Потерпи!
– Газировки хочу!
– Отстань!
Когда я вырасту, женюсь на Шуре Казаковой и обзаведусь детьми, то буду покупать потомству пломбир и лимонад по первому же требованию. Родители обязаны удовлетворять растущие потребности детей, вместо этого жестокие предки постоянно мучат нас жаждой и награждают мороженым, будто собачек, танцующих на задних лапах в Уголке дедушки Дурова. И это у них называется воспитанием!
– Хорошо, что теперь начало месяца! – радостно воскликнула Лида. – Мало народу! Почти никого! Через две недели тут будет настоящий сумасшедший дом!
Мало народу? Ничего себе – мало! В центральном зале, окаймленном высокими колоннами, бродили стада мамаш и папаш, они еле удерживали возле себя ошалевших от впечатлений детей. Несколько безутешных бабушек, подслеповато озираясь, протяжно звали своих внучат, потерявшихся, как в лесу. По радио строгий женский голос призывал какого-то «Володю Додина семи лет немедленно пройти в центр зала к карусели, где его ожидает дедушка Вениамин Захарович».
– Чего ухмыляешься? – нахмурилась Лида. – Забыл, как сам под сцену спрятался, а мы чуть с ума не сошли!
Как можно забыть детство! Во время новогоднего утренника в клубе нашего завода, пока мелюзга водила хоровод вокруг елки под руководством дяди Коли Черугина, переодевшегося Дедом Морозом, мы с Мишкой обратили внимание, что маленькая дверца сбоку от ступенек, ведущих на сцену, приоткрыта, хотя обычно она заперта на шпингалет. Заметили, юркнули под сцену – и не пожалели. Сами посудите: каждый сто раз видел русский народный танец или лезгинку в исполнении звезд маргариновой самодеятельности. Совсем другое дело – слушать танец, затаившись в темноте под прогибающимися досками, когда по ним носятся джигиты или лупят «ковырялочку» пастушки. Но главное, главное: под сценой были сложены припасы для новогоднего вечера взрослых, который планировался после утренника. Там спрятали бутылки, толстые батоны колбасы и головки сыра, удалось нам нащупать в темноте и кондитерские изделия. На шоколадные «трюфеля» я потом полгода смотреть не мог, а Мишка до рвоты объелся яблочной пастилой, на чем, собственно, нас и разоблачили…
…Из секции, где продавались куклы, слышался беспрерывный пискливый рев: «уа-уа-уа-уа». Покупатели пробовали облюбованных «Маш» и «Даш» на голос. Откуда-то сверху доносилось медное квохтанье горна: «Бери ложку, бери хлеб и садись за обед!» Я сразу вспомнил наш лагерь «Дружба». Вчера, когда мы после обеда ехали из Вострякова в Москву, Вовка Лемешев, побывавший в прошлом году в «Артеке», объявил, что там теперь в конце смены все расписываются на пионерских галстуках друг друга – на память. Новая мода! Раньше подобное было невозможно, ведь чернила просто превращались на шелке в кляксы, а теперь с помощью шариковых ручек рисуй себе на материи любые завитушки. Паста не расплывается! Прогресс!
Все поснимали галстуки и как сумасшедшие начали ставить автографы. Я тоже, конечно, не удержался, и теперь мой галстук похож на обои вокруг общего телефона, где пестрят, налезая друг на друга, имена и фамилии тех, кто звонил и спрашивал жильцов в их отсутствие. Лиде я пока об этом не сказал. Зачем? Еще успею получить по лбу и выслушать повесть о том, как берегли вещи до войны. Впрочем, выкручусь. Галстук стоит всего пятьдесят восемь копеек. Приходишь в пионерскую комнату к старшему вожатому Алику, честно признаешься, что прожег дыру в шелке, когда гладил его перегретым утюгом, оставляешь деньги и буквально на следующий день забираешь свежий, без единой морщинки и помарки галстук. Однако Алик перед тем, как отдать обновку, всегда спрашивает: «А скажи-ка, юный ленинец, что символизируют три конца пионерского галстука?» Ответ известен: острые углы – комсомол и пионерия, а тупая вершина – это наша партия. Если кто-то не знает таких простых вещей, Алик, наградив невежу звонким щелбаном, галстук все-таки отдает: без него пионера просто не пустят в школу. С девчонками-дежурными на входе еще можно договориться, но если на посту Клавдия Савельевна…
…Из секции электроигрушек слышался стрекот тракторов, экскаваторов, грузовиков, танков, луноходов… Над прилавком с детским оружием вился сизый пороховой дым и доносились хлопки пистонов, словно там шел самый настоящий бой. Мимо промчалась знакомая нам колхозница с сумками через плечо, она озиралась, жалобно повторяя:
– Люди добрые, а где же тут паровозики?
– Может, зайдем в спорттовары? – осторожно предложил я.
– Зачем?
– Маску посмотрим…
– Старую надо было беречь! И нечего смотреть. Не за тем приехали.
– Ты обещала! – напомнил я.
– Если останутся деньги, тогда… может быть…
Это был жестокий отказ, так как у Лиды в магазинах деньги никогда не оставались, они жгли ей руки и даже карманы. Ну, вот, так всегда… А ехать на море без маски бессмысленно. Может, внезапно заболеть? Сказать, что колет и отдает в правую часть живота… Сразу заподозрят гнойный аппендицит, с которым отпускать ребенка к морю никак нельзя. Вот уж они побегают, сдавая мой билет! Но тогда получится, как в поговорке: выколю себе глаз, чтобы у тещи зять был кривой. Я представил себе Тимофеича и Башашкина, как они оба приходят в гости к бабушке Мане с черными пиратскими повязками на лице, и мне стало смешно.
– Ты чего улыбаешься? – подозрительно спросила Лида. – У меня помада смазалась? Где?
– Радуюсь, что народу мало! – ответил я, уворачиваясь от пузатого грузина в кепке-аэродроме. Под мышками он нес, как арбузы, два глобуса.
– Где же тут у них одежда для подростков? – беспомощно оглянулась маман и посмотрела на огромные часы в виде избушки, висевшей над залом. – Господи, скоро народ с работы пойдет – надо торопиться!
– По-моему, в прошлый раз мы были там! – я махнул рукой налево.
– Где? В секции детской одежды? Для тебя там уже ничего не подберешь.
– Ну, нет и не надо…
– Как не надо? Молчи, оборванец! Я не виновата, что ты растешь, как бамбук.
Она вдруг бросилась наперерез ненатуральной блондинке в синем халате с большим значком на груди – «ДМ».
– Извините, товарищ продавец!
– Я товаровед, – строго поправила блондинка.
– Простите, товарищ товаровед, где у вас можно мальчика приодеть?
– Мальчика? – Она посмотрела так, точно заподозрила во мне переодетую девочку, как в фильме «Остров сокровищ». – Тринадцать?
– Двенадцать.
– …и девять месяцев! – солидно добавил я.
– Ах, ну если «и девять месяцев», то вам на самый верх, а там направо.
– Спасибо!
– Торопитесь! До обеда были чешские курточки как раз на вашего… акселерата.
– Ой, огромное спасибо! Летим!
– Что такое акселерат? – уточнил я на бегу.
– Переросток, – ответила Лида, пробиваясь сквозь толпу покупателей.
– А по-русски нельзя было сказать?
– По-русски обидно выходит. Акселерат – даже красиво.
– А дегенерат – тоже красиво?
– Где ты только таких слов нахватался?
– В школе.
Навстречу нам попался похожий на Хоттабыча старик в полосатом халате, тюбетейке и мягких сапогах. Он, словно спящего ребенка, нес на руках ушастого плюшевого зайца, вроде Степашки. Я вообразил, как Хоттабыч сейчас выдернет из бороды волосок, дунет-плюнет, и «Детский мир» вмиг опустеет, точно площадь Дзержинского перед приездом Андропова. Но Хоттабыч искал туалет.
Мы поднялись сначала на эскалаторе, таком же, как в метро, только покороче, а потом бегом одолели еще несколько маршей. Если сейчас какой-нибудь мальчик стоит с мамой на остановке возле Политехнического музея и смотрит на «Детский мир», то я кажусь ему муравьем, черной точкой на одном из лестничных зигзагов, виднеющихся в огромных окнах.
Сверху открылся весь центральный зал с прилавками, продавцами, покупателями. Глядя с высоты, я подивился тому, как много у нас в СССР лысых мужчин. Извивающимся удавом выстроилась очередь за мороженым, которое продавала с лотка девушка с белой ажурной наколкой в волосах. Два милиционера в круглых фуражках, раздвигая толпу, вели куда-то щуплого чернявого мужичка, заломив ему за спину руки, а следом шла плечистая женщина, возмущенно размахивая ридикюлем.
– Кажется, вора поймали, – сообщил я.
– Где? – побледнела Лида и прижала к груди свою сумочку, потом с ужасом ее приоткрыла и проверила кошелек: – Зачем ты меня пугаешь? И так нервы ни к черту!
Видимо, мы двигались в нужном направлении, так как по пути нам попалась обнадеживающая витрина, там за стеклом в застывших позах стояли манекены-подростки в школьной форме. Лица у них были мечтательно-дисциплинированные. Именно такими нас и хотят видеть взрослые.
– Заглянем, вдруг есть твой рост?
– Не стоит. У тебя все равно нет денег на форму.
– Не твое дело. А вдруг?
Мы зашли. Народу здесь было поменьше, за школьной формой ринутся накануне первого сентября, словно проснутся, как будто и не знали, что дети постоянно растут, а коленки у брюк и локти у пиджаков протираются до дыр. Вы не поверите, но когда я пошел в школу, бабушка Маня сшила мне сатиновые нарукавники, как у бухгалтера в «Кавказской пленнице». Помните, он принес на подносе тост в трех экземплярах? В первом классе нарукавники носили почти все мальчики и девочки, потом с каждым годом их становилось вокруг все меньше и меньше. Когда в четвертом классе первого сентября Толька Быковский приперся в школу в нарукавниках, его просто подняли на смех. Даже Ольга Владимировна нехотя улыбнулась. На первой же перемене он их снял и спрятал в портфель.
– На мальчика есть? – с трепетом, приближаясь к прилавку, спросила Лида.
Продавец в синем халате, с тем же значком «ДМ» на груди, смерил меня скучным взглядом и покачал головой, остриженной под бобрик.
– Нет, конечно. Разве сами не знаете?
– Почему «конечно»? Пятый рост вообще теперь еще выпускают?
– Выпускают… – признался продавец и с интересом глянул на Лиду. – Но четвертый и пятый сразу разбирают. Акселерация в стране, а фабрики никак не перестроятся. Плановое хозяйство это у них называется.
– Вот беда-то… Ну, ладно, зайдем в конце месяца.
– В конце месяца здесь будет Бородинское сражение.
– Что же делать? Ребенку не в чем идти в школу. Так вытянулся за лето!
– Знаете… – сжалился «бобрик», тщательно рассматривая Лиду, – загляните-ка через полчасика! Товар принимают. Маловероятно, что будет пятый рост, но чем черт не шутит. А вдруг? Чудеса еще случаются в этом мире… Стоишь тут за прилавком, а за окнами лето, жизнь, очаровательные мамаши с детьми… Вас как зовут?
– Лидия… – смутилась моя робкая маман.
– Как вино! – засмеялся «бобрик».
– Ильинична! – добавил я.
– Заходите через полчасика, Лидия Ильинична! Какие у вас красивые цветочки на платье!

Как я стал человекообразным попугаем