“ПРЕДЕЛ” глава двадцать восьмая из повести “ЛЯЛЯ”. Автор В. К. Стебницкий

Пролог…

Днём Ляля исправно выполняла свои врачебные обязанности, а по вечерам уединялась в кабинете и час-другой писала. Павел Егорович ей не мешал, но ровно в одиннадцать, по совету Савельева, приходил в кабинет и, дождавшись, когда жена поставит очередную точку, ласково-настойчиво уводил её спать.

По мере того, как книга приближалась к концу, он стал замечать, что Ляля всё глубже уходит в себя, отвечает невпопад, а то и вовсе не слышит обращённых к ней вопросов. И только после того, как он прикасался к ней, она, вздрогнув, замечала его присутствие, а заметив, видела и встревоженные его глаза.

— Паша, ну ты что? Всё хорошо, я просто задумалась. Решительно не о чем беспокоиться. Ты, право, как наседка! —смеялась она и ластилась к нему. Но в самой этой ласке, в её смехе была известная нарочитость: точно так она мальчиком успокаивала перепуганного Серёжу. Эта обособленность, уединённость в себе не сулила ничего хорошего: Ляля снова «окопалась» в своей твердыне, заперла ворота и подняла мосты.

Его опасения подтвердились, когда он обнаружил, что она пишет по ночам. С вечера, приняв свои порошки, она, как и следовало, заснула. Уснул и Павел Егорович, но, внезапно пробудившись посреди ночи, отчего-то сразу понял, что в спальне он один. Выждав некоторое время, он зажёг лампу и прислушался. В доме было тихо. Он встал и вышел в коридор.

Ляля обнаружилась, как и следовало ожидать, в кабинете. Она сидела за столом, поджав под себя озябшие ноги и закутавшись в пуховую шаль, и писала — судя по всему, достаточно давно: стопка исписанных листов заметно подросла с вечера. На её скулах даже в скупом, профильтрованном абажуром свете был виден тёмный румянец, глаза возбуждённо сверкали. Когда он опустился в кресло напротив, она вздрогнула и выронила перо.

— Паша! Ты меня испугал. Отчего ты не спишь?

— А ты?

Она смутилась, собралась что-то сказать, но вдруг как-то изумлённо на него поглядела, словно видела впервые. На лбу её и вокруг рта пролегли горестные складки.

— Что ты? — Он характерным движением приподнял бровь. — Ну, прости, если я тебя огорчил. Но я проснулся, а тебя нет. Согласись, что…

— Ты постарел, — перебила его Ляля. — Господи, родной мой! Как ты постарел…

— Чего ж ты хотела, если мне уж скоро шестой десяток! Можно немного и постареть, — отшутился он. — Идём спать. Тебе нельзя столько работать!

Однако на следующую ночь история повторилась, и на третью, и после. Павел Егорович теперь и сам перестал спать, а однажды ощутил сильное жжение в груди и позвонил Савельеву.

Ляля узнала об этом от Петра Игнатьича. Тот не сразу решился говорить с нею, опасаясь, как бы не сделать хуже; но по зрелом размышлении рассудил, что Елене Васильевне лучше узнать о недомогании мужа от него, нежели во время очередного приступа, который может её испугать. К тому же, думал он, сердечная слабость Павла Егоровича заставит её вести себя более разумно, чтобы не доставлять ему лишних волнений.

Это известие, наряду с ожидаемым, произвело на неё и иное действие, о котором поначалу нельзя было определённо сказать, хорошо оно или плохо. Елена Васильевна и прежде была задумчива, но задумчивость эта относилась только к её работе; теперь же, перестав работать по ночам, она то и дело останавливала пристальный взгляд на муже, когда думала, что он этого не видит.

На Пасху приехал Серёжа, и сгустившееся было напряжение разрядилось молодым весельем и суматохой, как душный зной — весёлой грозой. Старшие Шершиевичи тоже, казалось, скинули несколько лет долой и охотно делили досуги с заполнившей дом молодёжью — Серёжа привёз своего друга Хохрякова, балагура и дамского угодника, который быстро сделался общим любимцем. Оба собирались поступать в торговый флот, и Павел Егорович делал им протекцию, а заодно подумывал всерьёз об открытии в Петербурге собственной морской конторы.

После их отъезда наступила тишина, плотная, как осенний туман. Спасаясь от неё, Ляля погрузилась в работу, за неделю закончила книгу и принялась её перебеливать для отправки в издательство. Шершиевич ждал окончания её труда с плохо скрываемым нетерпением. Сидя рядом с ней в кресле, он читал уже готовые страницы и не мог не признать, что книга выходила добротная, если это слово было уместно в отношении того, что он держал теперь в руках. Это была трогательная повесть, горькая и радостная, как сама жизнь. Писаная простым и строгим языком, без истерик и заламыванья рук, без тех словесных виньеток, которые нынче входили в моду среди искушённой публики. Казалось, ничто в жене более не может его удивить, но Шершиевич то и дело взглядывал на Лялю поверх страницы и искал в этом до мелочи знакомом лице ту, которая могла тáк написать о своей жизни.

Когда переписанная набело рукопись была передана издателю и поверенный семьи доложил, что книга принята с готовностью, вычитана и передана в типографию, Ляля, казалось, успокоилась. Она вернулась к своим привычным занятиям, и Павел Егорович вздохнул с облегчением.

Эта новая книга Свирского была принята с ещё большим интересом, чем прежняя. Она разошлась в несколько недель, и издатель объявил о печати дополнительного тиража, а также об издании первой книги, буде кто из читателей не успел в своё время её приобрести. В гостиных много об этом говорили, кто-то находил даже сходство в обстоятельствах со своей роднёй или знакомыми, и Ляля более не опасалась, что её инкогнито будет раскрыто. Она, правда, сколько могла изменила все имена и подробности, могущие указать на истинных героев романа, но, как и любой человек на её месте, испытывала всё же некоторое беспокойство. Павел Егорович, как и положено деловому человеку, умел, в отличие от жены, увидеть книгу глазами дельца — как товар по столько-то рублей за штуку[1], и на его взгляд, в ней не было ничего, что определённо бы указывало на их семью.

Всё шло своим чередом, и Савельев готов был признать, что задумка Елены Васильевны оказалась удачной: она выглядела как человек, сбросивший с плеч своих давно тяготившее их бремя. Глаза её посветлели, движения стали мягкими и округлыми, обрели изящество спокойной грации. Чтобы быть ближе к Москве, где Павла Егоровича держали дела, Шершиевичи сняли дачу на Клязьме, где проводили лето многие их приятели, и с наслаждением предались рассеянной и праздной загородной жизни, подобающей людям их возраста и положения.

***

[1] «Единственное, чего я жажду, это — независимости (слово неважное, да сама вещь хороша); с помощью мужества и упорства я в конце концов добьюсь ее. Я уже поборол в себе отвращение к тому, чтобы писать стихи и продавать их, дабы существовать на это, — самый трудный шаг сделан. Если я еще пишу по вольной прихоти вдохновения, то, написав стихи, я уже смотрю на них только как на товар по столько-то за штуку». А.С.Пушкин — А. И. Казначееву. Начало (после 2) июня 1824 г. В Одессе. (Черновое)

В. К. Стебницкий

***

Пролог…

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвёртая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая 

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая 

Глава семнадцатая 

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

продолжение…

“ПРЕДЕЛ” глава двадцать восьмая из повести “ЛЯЛЯ”. Автор В. К. Стебницкий

TELEGRAM BARCAFFE

Адаптивная картинка
Картинка при наведении
 Спешите! Вам осталось до перехода на телеграм-канал "BarCaffe":  

“ПРЕДЕЛ” глава двадцать восьмая из повести “ЛЯЛЯ”. Автор В. К. Стебницкий
7

Публикация:

не в сети 2 дня

Роман Ойра-Ойра

“ПРЕДЕЛ” глава двадцать восьмая из повести “ЛЯЛЯ”. Автор В. К. Стебницкий 199
...из отдела Недоступных Проблем. Горбоносый. Зимой надевал «зелёное пальто с барашковым воротником».
Комментарии: 2Публикации: 31Регистрация: 08-09-2019
Если Вам понравилась статья, поделитесь ею в соц.сетях!

© 2019 - 2024 BarCaffe · Информация в интернете общая, а ссылка дело воспитания!

Авторизация
*
*

Регистрация
*
*
*
Генерация пароля