Лето гудело медоносной пчелой в разомлевших от июльского зноя садах. Дни сменяли друг друга в размеренном и не лишённом приятности однообразии, перемежаясь короткими ночами, мимолётными, как тень от налетевшего облака. Впервые за несколько лет Ляля была ничем не занята — и это её нисколько не тяготило: совсем как когда-то в молодости, она бродила по окрестностям, или, устроившись в тени, читала какой-нибудь старинный роман, или дремала, отпустив свои мысли на волю, в луга, сладко пахнущие свежескошенной травой.
Однажды их пригласили на вечер к Сиротину, известному московскому меценату, старинному приятелю Павла Егоровича и владельцу этого дачного места. Помимо известного чахоточного живописца, доживающего свои дни в доме хозяев, ожидалось присутствие двух театральных знаменитостей и, в числе прочего, приглашённым намекнули о некоем ожидающем их сюрпризе.
Шершиевичи прибыли одними из последних, когда обширная гостиная с распахнутыми на террасу французскими окнами была уже полна. Подойдя к хозяйке, угощавшей чаем, они разошлись. Елену Васильевну подруги увлекли в кружок, сложившийся вокруг известного комика — оттуда доносились игривые реплики и взрывы смеха, а Павел Егорович отправился на поиски хозяина и вскоре нашёл его на веранде в обществе фатоватого человека лет сорока. Их представили друг другу, гость отрекомендовался как литератор, но фамилии его Павел Егорович не разобрал.
Они вернулись вместе, и хозяин, остановясь посреди гостиной, захлопал в ладоши, призывая гостей к тишине.
— Друзья мои, прошу вас! — Сиротин выдержал паузу и, дождавшись тишины, сказал: — Позвольте представить вам человека, чьё настоящее имя вам пока ни о чём не скажет, но зато, я в этом уверен, каждому известен его литературный псевдоним — который мы пока, однако, сохраним в тайне… Немного терпения! — он возвысил голос, перекрывая поднявшийся было ропот. — Ждать вам совсем недолго. Евгений Владимирович прочтёт свои стихи, а после мы раскроем его инкогнито!
Присутствующие были заинтригованы: в собрании установилась тишина, нарушаемая только стеснённым дыханием нескольких десятков людей. Все глаза жадно уставились на незнакомца. Гость меланхолически оглядел толпу, возвёл взор к потолку и начал декламировать. Голос у него был глуховатый, но стихи казались недурны — во всяком случае, они были вполне в духе времени, то есть исполнены мистики и тайны. Он закончил, и раздались сдержанные хлопки — все ждали обещанного retrait des masques[1]. Когда всё стихло, Сиротин выступил вперёд и произнёс тоном шпрехшталмейстера, объявляющего гвоздь цирковой программы:
— Дамы и господа, прошу любить и жаловать: автор знаменитых романов, которые мы с наслаждением читали последние годы и продолжаем читать теперь — таинственный господин Свирский!
В поднявшемся восторженном шуме, среди общих возгласов и рукоплесканий, никто не заметил замешательства Шершиевичей. Они отыскали друг друга глазами, и Павел Егорович, против общего движения, устремился сквозь толпу к жене, которая вдруг оказалась такой одинокой и беззащитной. Она стояла, опираясь на спинку кресла, и её обнажённые плечи над тёмным муаром платья были мраморно бледны. Когда он приблизился и накрыл своей смуглой ладонью её ледяную руку, Ляля прошептала бескровными губами его имя и, обессилев, опустилась на диван.
Между тем шум сделался тише, превратясь в ровный гул: гости, обступившие новоявленную знаменитость, оправившись от первого изумления, принялись обсуждать новость; те же, кому посчастливилось занять место рядом с триумфатором, засыпали его вопросами и комплиментами его таланту. Он отвечал со скромным достоинством, как и полагается истинному герою, когда под сводами этой блестящей гостиной вдруг прогремел резкий голос Шершиевича:
— Сударь, вы бессовестный лжец!
Тишина упала как занавес — можно было подумать, что все внезапно оглохли. Потом в ней одновременно раздалось недоумённое «Что такое?!» хозяйки, «Да как вы смеете!» гостя и, наконец, вопрос Сиротина:
— Павел Егорович, что вы этим хотите сказать? Будьте любезны объясниться!
— Извольте, — проговорил Шершиевич, опустив руку на плечо жены. — Я утверждаю, и я могу это доказать, что господин, которого вы представили как Свирского, таковым отнюдь не является.
— Как вы смеете! — снова выкрикнул тот, краснея пятнами. — А кто же я, по-вашему?
— Я уже сказал, кто вы: наглый обманщик, морочащий порядочных людей. И да, я смею так говорить! По той простой причине, что я лично знаком с автором книг, вышедших под псевдонимом «Свирский».
В зале поднялся шум, среди которого возвысился голос кого-то из гостей:
— И кто же он, Свирский?
— Я не вправе разглашать его имя, поскольку сам он пожелал оставаться неизвестным.
— Ну-у-у, знаете ли! Так и всякий может назваться кем ему угодно! Вы можете поручиться, что вас не вводит в заблуждение этот ваш знакомый, кем бы он ни был, а вовсе не Евгений Владимирович? — саркастически произнёс Сиротин, и некоторая часть присутствующих одобрительно загудела.
— Могу, — спокойно ответил Шершиевич. — Даже, если угодно, предоставлю черновики.
— Черновики? — Сиротин резко обернулся и нахмурился, а его протеже побледнел. — Вы хотите сказать, что их писали вы?
— Нет, не я. Но обе книги были написаны в моём доме, и гонорары за них получает у издателя мой поверенный, вы можете это легко проверить.
Несколько томительных мгновений Сиротин и Шершиевич смотрели друг другу в глаза — один испытующе, другой твёрдо — пока их внимание не отвлекло суетливое движение в застывшей толпе гостей: это поспешно ретировался давешний виновник торжества.
[1] Снятие масок (фр.).
В. К. Стебницкий
***
TELEGRAM BARCAFFE
Публикация:
